Онлайн книга «Головокружение»
|
Я лежал на матрасе абсолютно голый. Тело мое было в плачевном состоянии: все в синяках, порезах и каких-то больших темных пятнах. Кожа обтягивала ребра, все кости выпирали. Я быстро скользнул глазами к правой руке, лежавшей вдоль туловища. И увидел невозможное. Я заморгал. Нет, наверное, я бредил. Рука была цела. Стиснув зубы, мне удалось даже пошевелить пальцами. Потом, сам не знаю как, моя левая рука, в которой торчал катетер для капельниц, сама собой поднялась и поднесла правую кисть к глазам. Пальцы на ней растрескались, почти почернели, но они были целы, все пять. – Но этого… этого не может быть. Рука… кисть… Почему она здесь? Ведь он… он же ее отрубил… Я двигал пальцами и улыбался, хотя губам было больно. Врач поскреб себе подбородок. Теперь я его видел ясно. Он был довольно молод, над черными глазами взлетали тонкие брови. Я повернул голову. Слева какое-то зеленое растение, в окне – уголок голубого неба. Цвета, звуки… По моей щеке стекла слеза, и я принялся хохотать. – Так я живой? Я и вправду живой? Второй врач, стоявший в сторонке, подошел ко мне вплотную и положил на кровать пластиковую папку-уголок. Первый врач, наоборот, отошел в сторону. – Могу вас заверить, – сказал второй. – Месье Тувье, я доктор Патрик Пармантье, психиатр. Мой смех сразу оборвался, а радость испарилась. Я с трудом сглотнул слюну: – Психиатр? – Согласитесь, что после того, что с вами произошло, присутствие психиатра вполне оправданно? Он улыбался. На вид ему было около сорока, темные волосы уже начали редеть. Я повернул голову в другую сторону. Желтые стены, серо-голубой плиточный пол, снующие в коридоре тени и все эти чудесные звуки. Откуда-то доносился даже детский плач. Я вздохнул полной грудью. Как здорово пахнут лекарства… Впервые в жизни я был счастлив оказаться в больнице. Я снова повернулся к нему: – Число… Скажите, какое сейчас число. Пятое или шестое марта? Я пропал двадцать пятого февраля. Думаю, прошло дней восемь. – Восемь дней? Почти вдвое больше. Сейчас четырнадцатое марта. – Четырнадцатое? Но… Я сел, морщась от боли. Голова кружилась. Врач надавил мне на плечи, принуждая снова лечь. – Франсуаза? Клэр? Где Клэр? – Всему свое время. Похоже, вся эта история до крайности сложная, и мы будем в ней разбираться не спеша. Я снова вскочил, несмотря на все его усилия помешать мне. – Прежде всего скажите, где мои жена и дочь! Он откашлялся. – Еще слишком рано… – Да скажите же, черт возьми! Он вернулся к коллеге, потом снова подошел ко мне. А мне казалось, будто каждая потерянная секунда отрезает кусок тела. Каждый миг мог стать худшим мигом в жизни, и все могло вернуться… – Ваша дочь ждет вас в коридоре. Как только она узнала, сразу же приехала на машине вместе с вашими коллегами по работе. Я откинулся на подушку и раскинул руки. – Господи, она жива… Спасибо тебе, Господи… А Франсуаза? Что с Франсуазой? Пересадка будет? Он набрал воздуха и выпалил: – Ваша жена скончалась неделю назад. Ей стало хуже. Медики утверждают, что она умерла во сне и не страдала. Сожалею и сочувствую. Ногти мои впились в простыню, из глаз хлынули слезы. В ушах звенело. Я съежился и протяжно застонал. Тут раздался голос психиатра: – Мы вас оставим и скоро вернемся. Вы хотите сразу увидеть дочь? Я кивнул, подтянув колени к подбородку. Губы у меня дрожали. – А мама… Вы… Он ответил очень мягко, и от одного его голоса мне стало легче. – Она в курсе всего. Она знает, что вы здесь. В безопасности. Ей трудно передвигаться и… – Я бы еще хотел увидеть Мишеля. Подошла сестра и сделала мне какой-то укол. Врач не ушел и сказал негромко: – До свидания. Отдыхайте, сейчас вам захочется спать. И воспользуйтесь случаем повидать дочь: она вам принесла целый чемодан одежды. Если бы все зависело только от меня, я бы не позволил вам вставать еще с неделю. Но полиция торопит. А потому завтра или послезавтра, если все пойдет хорошо, мы вас на «скорой помощи» отвезем на то место, где вас нашли. Мы все нуждаемся в объяснениях, понимаете? Я его не слушал. Игла больно вошла в руку, и я снова поплыл. Тут скрипнула дверь, и я обернулся. Моя дочь, моя девочка, моя малышка. Я протянул к ней дрожащую руку, а она бросилась ко мне, прижалась изо всех сил и заплакала. Я вдыхал запах ее волос, ее кожи, ее плеч. Я ощущал ее тепло. Она оторвалась от меня, дрожа всем телом. Я улыбнулся ей: – Клэр… Это ты? Это действительно ты, моя девочка? Она кивнула и постаралась сдержать рыдания. Моя щека ощутила ее ладошку. – Я думал, ты умерла… Она улыбнулась через силу: – Папа, я тебя люблю. Я еще крепче ее обнял. Ее теплое дыхание ласково щекотало мне затылок. Мне хотелось, чтобы этот миг никогда не кончался. Потом я принялся расспрашивать ее о Франсуазе, я хотел знать о каждом часе, каждой минуте, прошедшей с моего исчезновения. Клэр было трудно отвечать, она ходила по палате, садилась, опять вскакивала. Из ее отрывочных слов я понял, что Франсуаза до конца верила, что я вернусь. Она и заснула с этой мыслью, без страданий. – Они хотят всерьез заняться тобой здесь, папа. А потом, когда все будет в порядке, ты поедешь домой. Я чуть отстранился от нее, упиваясь каждой черточкой ее лица. Мне хотелось любоваться этим лицом всю жизнь. – Тебе кто-нибудь причинил зло? Что с тобой случилось в Турции? – Никто мне не делал никакого зла, папа. В Турции все прошло замечательно, я набралась отличного опыта. – А этот мейл из Трои… Это ты его послала? Она нахмурилась: – Ну конечно. Кто же еще? Я протер глаза. Слезы так и лились. – Клэр, ты должна мне сказать… Ты видела одного человека несколько недель назад? Человека, с которым ты незнакома, но который тебя разыскивал? Он приблизительно моего возраста, высокий, наверняка блондин. Его зовут Макс. Макс Бек. – Нет, нет. Я не знаю никакого Макса Бека. Я гладил ее по волосам и внимательно всматривался в глаза, которые теперь меня больно ранили. Такой взгляд был у Макса, она, несомненно, его дочь. Я силился порыться в памяти и понять. – А твой латексный манекен, голый и весь какой-то скрюченный… это тебе о чем-нибудь говорит? Она улыбнулась: |