Онлайн книга «Жестокие слова»
От одного воспоминания об этом у Оливье чаще забилось сердце. «И сколько вы хотите?» «Может быть, немного еды?» — сказал Отшельник, и сделка была заключена. Оливье посмотрел на Гамаша, который пристально смотрел на него своими карими глазами. — Так оно все и началось. Я согласился взять миниатюру в обмен на всевозможную бакалею. — И сколько стоила эта вещь? — Не много. — Оливье припомнил, как он осторожно извлек миниатюру из рамки, увидел старинные буквы на заднике. Это был какой-то польский граф. И дата стояла: 1745. — Я продал ее за несколько долларов. Он выдержал взгляд Гамаша. — Кому? — В один магазин, торгующий антиквариатом на рю Нотр-Дам в Монреале. Гамаш кивнул: — Продолжайте. — После этого Отшельник стал время от времени приносить мне всякие вещи, а я взамен давал ему еду. Но он становился все больше и больше подозрительным. Он уже не хотел приходить в деревню. И потому пригласил меня к себе в хижину. — А почему вы приняли приглашение? Ведь для вас это было неудобно. Оливье боялся этого вопроса. — Потому что он приносил мне, как выяснилось, весьма достойные вещи. Ничего из ряда вон, но хорошего качества. И меня обуяло любопытство. Когда я впервые посетил его хижину, мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, чем он владеет. Но странным образом все это казалось там на месте. Потом я присмотрелся. Он ел с тарелок, которые стоили десятки, сотни тысяч долларов. Вы видели стаканы? — Глаза Оливье возбужденно засветились. — Fantastique. — Он никогда не объяснял, откуда у него появились вещи, которым цены нет? — Никогда. А я никогда не спрашивал. Боялся его спугнуть. — Он знал цену того, чем владеет? Вопрос был интересный, и Оливье сам не раз задавал его себе. Отшельник относился к великолепному серебру так, как Габри относился к тарелкам из «ИКЕА». Он никогда ничего не берег. Но не был он и безалаберным человеком. Он был осмотрительным — в этом Оливье не сомневался. — Я не уверен, — ответил Оливье. — Значит, вы давали ему еду, а он вам — бесценные вещи? Гамаш произнес это нейтральным, любопытствующим голосом. В нем не слышалось никакого осуждения, хотя Оливье знал, что Гамаш мог и должен был задать этот вопрос так, чтобы Оливье почувствовал стыд. — Он не давал мне лучших вещей. По крайней мере, сначала. А я не только приносил ему еду. Я помогал ему в огороде, покупал семена. — И как часто вы к нему приходили? — Каждые две недели. Гамаш подумал, потом спросил: — Почему он жил в хижине, вдали от всех? — Прятался, я думаю. — Но от чего? Оливье покачал головой: — Не знаю. Я пытался спрашивать, но он ни на один вопрос не отвечал. — Что еще вы можете нам рассказать? — Голос Гамаша стал чуть нетерпеливее, чем прежде. Бовуар оторвался от своего блокнота, и Оливье заерзал на стуле: — Я знаю, что Отшельник построил хижину за несколько месяцев. Потом сам перенес туда все свои вещи. Оливье посмотрел на Гамаша — он хотел увидеть какой-нибудь знак одобрения, оттепель. Старший инспектор чуть наклонился вперед, и Оливье поспешил продолжить: — Он мне все это рассказал. Большинство его вещей были мелкими. Если не считать стульев и кровати. Остальное мог унести любой. А силы у него хватало. Гамаш по-прежнему хранил молчание. Оливье поежился: — Я говорю правду. Он никогда не рассказывал, откуда у него все эти вещи, а спросить я боялся. Но это было вроде бы очевидно, разве нет? Видимо, он их украл. Иначе зачем прятаться? — Значит, вы думали, что это ворованные вещи, и молчали? — спросил Гамаш все тем же ровным голосом. — Не сообщили полиции? — Не сообщил. Я знаю, что должен был сделать это, но не сделал. На сей раз Бовуар не ухмыльнулся. Ему это казалось вполне естественным и понятным. Сколько людей сообщило бы о таком в полицию? Бовуара всегда удивляли истории о людях, которые находили чемодан с деньгами и сдавали его в полицию. Он не мог не спрашивать себя, нормальные ли они. Гамаш же думал о другой стороне сделки. О людях, кому эти вещи когда-то принадлежали. Легендарная скрипка, бесценный хрусталь, фарфор, серебро, инкрустированное дерево. Если Отшельник прятался в лесу, значит кто-то загнал его туда. — Он не говорил, откуда он? — спросил Гамаш. — Нет. Один раз я спросил, но он не ответил. Гамаш немного подумал. — Как он говорил? — Я вас не понял. — Какой у него был голос? — Нормальный голос. Мы говорили по-французски. — На квебекском французском или на французском французском? Оливье задумался. Гамаш ждал. — На квебекском, но… Гамаш сидел недвижимо, словно готов был так прождать весь день. Всю неделю. Всю жизнь. — …но у него был небольшой акцент. Чешский, я думаю, — торопливо добавил Оливье. — Вы уверены? — Да. Он был чехом, — пролепетал Оливье. Гамаш увидел, что Бовуар сделал пометку в своем блокноте. Это были первые сведения о личности убитого. — Почему вы сразу нам не сказали, что знали Отшельника, когда было найдено тело? — Должен был сказать, но думал, вы не найдете его хижину. — А почему вы на это надеялись? Оливье попытался набрать в грудь побольше воздуха, но кислород, казалось, не достигал его легких. Или мозга. Его сжатые губы словно заледенели, а глаза жгло. Неужели он и без того не сказал им достаточно? Но Гамаш все так же сидел напротив него в ожидании. И Оливье видел это ожидание в его глазах. Он знал. Гамаш знал ответ, но все равно хотел, чтобы Оливье дал его сам. — Потому что в хижине были вещи, которые я хотел иметь. Сам. Вид у Оливье был изможденный, он словно вывернул себя наизнанку. Но Гамаш знал, что Оливье есть еще о чем рассказать. — Расскажите нам о деревянных скульптурах. * * * Клара прошла по дороге из оперативного штаба в Три Сосны, пересекла мост. Она остановилась, посмотрела в одну сторону, потом в другую. Что ей делать? Она только что вернула деревянную скульптуру в оперативный штаб. «Проклятые гомосеки». Два слова. Конечно, она могла пропустить их мимо ушей. Сделать вид, что Фортен не произносил их. Или — еще лучше — найти кого-нибудь, кто убедит ее, что она поступила правильно. |