Книга Приговор, страница 194 – Кага Отохико

— Язва? Это когда дырка в брюхе? Значит, если каждый день тереть вот здесь, где болит, можно протереть дырку?

— Прекрати! Что за дурацкие шутки!

— Я хочу умереть. Дайте мне умереть спокойно.

— Ладно. Значит, ты вызывал у себя рвоту потому, что хочешь умереть? Но я врач и занимаюсь тем, что спасаю людей от смерти. Ты можешь сколько угодно твердить, что хочешь умереть, а я всё равно стану тебя спасать. Ясно?

Боку продолжал смеяться. Потом, на этот раз по-настоящему, зашёлся кашлем.

— А я хочу вытошнить всё, что съел, и снова стать ребёнком. Ясно? Человек слишком много ест. И стареет. А я не хочу стареть. Вот и выбрасываю из себя всё, что съел, и становлюсь меньше, скоро стану совсем маленьким. Ясно теперь?

Выходит, он вызывал у себя рвоту для того, чтобы превратиться в младенца. Этот человек, который обстреливал всё вокруг рвотной массой, как из водяного пистолета, человек, с головы до ног покрытый блевотиной, мечтал превратиться в младенца.

— Так я не понял — что именно ты хочешь: умереть или стать ребёнком?

Боку перестал смеяться. Смех растворился в складках его лица.

— Доктор, вы вчера упали. Упали тут, в моей палате, и стали таким липким…

— Ты это помнишь? Значит, ты был в здравом уме и сознательно вызывал у себя рвоту?

— Это тогда вы поранили себе палец?

— Палец? Нет, не тогда. Я поранился потом, совсем в другом месте.

Тикаки посмотрел на запачканный гноем бинт. Отвлёкшись на разные дела, он успел забыть о боли, а теперь она снова вернулась, как будто взгляд Боку разбередил рану. Впрочем, на самом деле пораненный палец всё это время присутствовал в каком-то уголке его сознания и, как надсмотрщик, следил за всеми его действиями. Боль уже не была такой острой. Может, оттого, что Танигути вскрыл рану и выпустил оттуда гной, а может, подействовало болеутоляющее.

— Слушай-ка, Боку, — сказал Тикаки. Надо говорить по возможности задушевно, стараясь избегать нравоучительного тона. — Ты ведь и вправду болен. Я и раньше тебе говорил, что у тебя затемнение в области угла желудка, то есть во внутренней его части. Если ничего не делать, может возникнуть обширное кровотечение. Нужно лечиться. Поэтому…

— Это лечение нужно только вам.

— Что?

— Мне ничего не нужно. Надоело всё. Выпустите меня отсюда. Тогда я вылечусь,

— Если бы это было возможно…

— А это возможно. Вам достаточно написать заключение.

Тикаки остолбенел. В конечном счёте желание Боку совпадает с желанием начальника тюрьмы. И противоположно тому, к чему стремится он сам. Ведь он думал только о том, чтобы вылечить Боку. И как раз сейчас возникла надежда, что это вполне реально…

— Слушай, вчера тот доктор, что делал тебе рентген… Ну, в общем, он обнаружил у тебя язву желудка. И он говорит, что может тебя вылечить.

— Пусть не лезет, куда не просят, — пронзительно закричал Боку. У него был неприятный, визгливый голос, от которого звенело в ушах. — Знаете, что он со мной делал? Он меня мучил — связал, заставил глотать какую-то трубку. Это была пытка! Я таких докторов ненавижу!

— Но у него не было другого выхода. Иначе нельзя провести рентгеновское обследование. Зато теперь ясно, чем ты болен.

— Ну и что с того? Кому это надо? Никто его не просил. А, ну да, теперь мне всё понятно. Если это тот доктор сказал, что у меня, как её там, язва, это наверняка враньё. Он хотел меня запугать!

— Ну что с тобой делать! Никто не хотел тебя запугивать. Это медицинский факт. Ты болен.

— А кто меня до этого довёл? Вы, тот доктор, надзиратели… Да все! Все меня мучают, издеваются надо мной, вот я и заболел! Все вы сволочи! Все!

— Постой-ка…

— Да знаю я. Сейчас вы скажете, что не надо было сюда попадать. А кто меня до этого довёл? Из-за кого я должен красть? Ведь не украдёшь — с голоду подохнешь.

Боку резким движением руки отбросил одеяло и, приподнявшись, с неожиданным для столь истощённого человека проворством плюнул. Он попал точно в цель — клейкая масса пристала к щеке Тикаки. Он отскрёб её — это была зеленоватая мокрота.

— Что с тобой?

— Вали отсюда. Мне не нужны никакие докторишки.

— Послушай, давай ещё немного поговорим.

Боку снова резко вытянул губы трубочкой, целясь прямо в глаза Тикаки. Снова полетела мокрота. На этот раз Тикаки удалось увернуться. Боку пронзительно захохотал, упал навзничь и нацелился в потолок. На этот раз из него изверглась фонтаном настоящая рвотная масса желтоватого цвета. Потолок покрылся грязными потёками. Ну вот, опять за своё. Тикаки выскочил в коридор и несколько раз промыл лицо и руки карболкой. Надзиратель Ямадзаки озабоченно поглядывал на него со своего поста. Не желая, чтобы он вмешивался, Тикаки быстро вошёл в следующую палату.

— Ну наконец-то, доктор, — сказал Ота, не поднимая головы. Перед ним на тумбочке были разложены тетради, и он быстро водил пером по дешёвой, грубой бумаге. «Рапорт» (Черновик). Тикаки сделал ему знак, чтобы продолжал, и, вытащив блокнот, стал подробно записывать наблюдения о состоянии Боку. «Признаки кататонического синдрома на фоне помраченности сознания, наблюдавшиеся до вчерашнего дня, исчезли. Склонность к ипохондрии, сосредоточенность на своей болезни. Негативизм, агрессия. Частичная амнезия. Рвота прекратилась, но во время осмотра впал в возбуждённое состояние, и как следствие — рецидив». Вдруг он заметил, что Ота украдкой заглядывает в его блокнот.

— Ты что? Допиши то, что пишешь, до точки. — И Тикаки закрыл блокнот.

— Да ладно. Всё равно не идёт. Лучше скажите, доктор, что это вы писали? Это обо мне?

— Нет. О другом больном. Хотел, пока не забыл, записать основные пункты. Ну да ладно. Как у тебя дела?

— И сам не пойму. В голове полная каша. Добился разрешения писать, научился пользоваться авторучкой, дай, думаю, напишу рапорт. Ан нет, слова на ум не идут.

— А по-моему, у тебя очень неплохо получается. «Жистокость при совершении смертной казни, может рассматриваться как нарушение конституции». Слово «жестокость» у тебя неправильно написано.

— Да ладно, лучше скажите, что вы обо мне написали. Покажите-ка ваш блокнот. Какое у меня состояние? Я действительно сумасшедший или просто симулянт?

— Вот, значит, как? — с упрёком сказал Тикаки. — Ты сам допускаешь, что можешь быть симулянтом?

— Да нет. Это надзиратель Ямадзаки так говорит. Он любит надо мной поизмываться. «Эй ты, — говорит, — Ота, меня не проведёшь, нечего изображать из себя сумасшедшего!» Теперь даже санитары меня обзывают симулянтом. Никаких сил нет терпеть. Вы бы вернули меня в камеру побыстрее, доктор. А то мне столько ещё надо переделать — просто жуть. Впереди-то у меня всего ничего, а дел — невпроворот. Предъявить иск в связи с нарушением Конституции — раз, сочинить побольше хайку — два, написать письма — три, кучу книг прочитать — четыре, стирка, уборка и пр. — пять, покормить своего птенчика — шесть… Да всего не перечесть, просто уйма, только поворачивайся. Да, кстати, птенчик-то мой вроде бы был при последнем издыхании. Со вчерашнего утра захворал, ничего не ел, нахохлился — ну прям шарик от пинг-понга, совсем ему худо было.