Книга Набег, страница 28 – Алексей Витаков

— А говоришь, к Бабе-яге живые хаживали в стародавние времена. А вот я бы ее смогла увидеть.

— Не-е. Ее только русский человек может увидеть!

— А других что же, она зажаривает?

— Другие ее вовсе не видят. У других своя нечисть по сказкам ходит. А зажаривает, тут ты права. Сажает на ухват и в печь. Вот Иван-дурак ее перехитрил. Он долго не мог никак сесть правильно, чтобы она его в печь сунула. Он ее попросил: ты-де, бабака, сама сядь да покажи, как это делается. Ну, она, дура старая, и села. Тут Иван ее в печь и шасть. Даром что дурак. Дураки иной раз и поумнее образованных бывают. Вот я, например, писать-читать не разумею. Зато в степи любого в дураках оставлю.

— Долго ли нам еще до твоей хаты с надежными людьми?

— Уже скоро. Нам ведь по свету нельзя. Так что, пока солнышко, отсидимся. Ты, пани, отдохнешь, как след. А я оружьем займуся.

— Но мне очень интересно. А Кощей, откуда он?

— Он бессмертный. Вся сила его в яйце, в котором иголка. Ежли иголку сломить, то Кощею конец. Он девок любит уволакивать да к себе в жены звать! — Инышка с прищуром посмотрел на Ядвигу.

— Ох и страшно-то как! И много науволакивал?

— Много не много, а Василису умыкнул. Да чего тебе этот Кощей сдался?

— Люблю сильных мужчин, которые умыкнуть вот так запросто могут и ни Кощея, ни воеводы, ни самого государя не побоятся! — Крылья ноздрей у нее красиво напряглись и побелели.

— Э-э, у нас таких немало. — Полужников заметно сбавил тон и осип.

— Вижу-вижу. Не думала, не гадала, что вот так свободу обрету. А как тебе больше нравится, когда тебя Инышкой называют или Иннокентием, — и после небольшой паузы, — Пахомовичем?

— Что тебе сказать, пани. Инышкой то, конечно, привычнее. Но уже пора думать да привыкать, чтобы значится как положено Иннокентием Пахомовичем. Так ведь и без «Пахомовича» можно.

— Ты не против, если я тебя по-старому звать буду: Инышкой.

— Не-е, пани. Зови как хошь, только не горшком.

— Горшком?

— Горшок в печку ставят. А я туды не хочу. — Инышка осклабился.

— Ты мой витязь и спаситель! А еще я хочу, чтобы ты был и моим теплом и нежностью.

— Дак…

— Я понимаю все, мой избавитель. Ты ведь в ту хату путь держишь, куда ходить привык. А зачем казаку так далеко лететь? Значит, земли под ногами коня не чует. А коли земли не чует, то явно дивчина замешана.

— Пани, гляди, к тебе в сапог таракан ползет!

Ядвига взвизгнула, но тут же рассмеялась. Ну, какой таракан в холодном лесу? Прыснул и Инышка.

— Не хочешь говорить по душам — и не нужно. — Полька сияла такой запредельной улыбкой, что у Полужникова свело челюсти и покатились слезы.

— Я вот давай тебе лучше про русалок расскажу. Могу про водяного царя и про цветок папоротника могу. А еще про кикимор болотных.

— Не нужно. — Она подъехала и накрыла ладонью его рот. Привстала на стременах, обхватила за шею и крепко поцеловала в губы.

— Пани, — казак не узнал своего голоса, — скоро уже хата.

— Лихой казак хаты испугался? Уж не думала. Или хозяйка приревнует? Тогда дело серьезное, Иннокентий Пахомович.

— Серьезно! Вы бы потише балагурили! — Мощная рука в рукавице вынырнула откуда-то из недр ельника и взяла под уздцы лошадь Ядвиги.

— Ого, а вот и леший! Сейчас к Бабе-яге отведет! — Радзивил явно посетило игривое настроение.

— Попроси его, чтобы он нас лучше к поляку отвел! — Инышка сдвинул брови.

— Ладно, молчу! — Полька плотно сжала губы.

— Меня Силантием зовут! — Поросшее бровями и бородой лицо стрельнуло синим огнем глаз.

Силантий шел впереди, ведя в поводу лошадь, на которой сидела Ядвига. Инышка ехал следом, из любопытства вертя головой во все стороны. Вскоре тропинка расширилась, показался большой просвет, и открылась даль с бегущей вдалеке речкой, совсем недавно освободившейся ото льда.

Хутор состоял из одной крепкой избы, притулившейся спиной к самому лесу. В другом углу огорода дымила отдушиной небольшая банька по-черному. Еще два летних коровника, рубленный в лапу хлев и небольшой загон для курей. На дворе ладно скроенная баба встряхивала и развешивала постиранную одежду.

— Ой, Инышка! — Баба плеснула руками и подняла лицо. Простое, открытое, с очень красивыми чертами. Но в этой простоте чувствовалась таинственная русская сказка.

Инышка никогда не видел этой бабы, но сразу смекнул, что стратегии Ивана Прокопича уже начались.

— Доброго тебе, Прасковья!

— Смотри, казак, чтоб глаза не разбежались! Ишь какую цацу привез! — Прасковья подбоченилась и ревниво сощурила глаза.

— То, Прасковья, не цаца тебе, а ясновельможная, считай, принцесса! — Инышка старался не переигрывать, хотя занимался такими лабиринтами ума впервые. Но природа и интуиция помогали молодому человеку. Скряба действительно редко ошибался в людях. А уж Василь Модестович…

— Мне кака разница, хучь прикцеса, хучь кикимора из леса! Скидывайтеся да в хату. Чего носами натощак хлюпать!

— Я занимаюсь делом сейчас масштабной важности. Ты, Прасковья, повежливее бы с этим, как его там?.. — Казак посмотрел на Радзивила.

— С представителями европейской аристократии! — помогла ему Ядвига.

— Во-во, баба ты не разумная, Прасковья! — Инышка явно начинал входить во вкус. Но Прасковья так глянула исподлобья на него своими зелеными глазищами, что пришлось парню захлопнуть рот.

— Ну, входите, гости дорогие! — Хозяйка шагнула в избу.

— Парась, я пойду до реки дойду! — сказал Силантий и повернулся спиной к гостям.

— Иди, Силушка! Только не долго. Нужно еще в баню чуть подкинуть.

— Я уже туда свежего сенца закинул и ведерко с квасом поставил.

— Ай, не рановато ли с квасом-то. Но да ладно. Я сейчас ужо вынесу на холод квас-ат. А вы входите. Обувку в сенях скиньте. Грязи ныне много. Когда еще подсохнет в лесу. Как там люди живут? Во что рядятся? Девки-то еще зубы чернят. Али уже отошло это?

— Где чернят, а где нет. На Москве и румяна уже не жалуют! — Ядвига вошла, сильно согнувшись.

— Ишь, как оно все быстро-то. А вы куда ж, пани, путь держите?

— Беглые мы, Прасковья! Вот казак Иннокентий Полужников спас меня, из темницы высвободил. Теперь к своим пробираюсь.

— Ты-то к своим, а мужика зачем с пути сбиваешь? — Прасковья играла блестяще.

— Люб он мне. Вижу, что и ты его любишь. Но как быть. Он меня выбрал. Такая наша доля бабья — терпеть от них все да сносить без гордыни.

— Охохонюшки! Что верно, то верно! А может, вернешь мне его, а? Сгинет ведь он там с тобой в земле шляхетской. Да и тебе не нужен он там будет. Он ведь сам-то не из местных. Откуда-то из-под Воронежа письма важные возит. Гонец, словом. А как с новым письмом, так и ко мне сюда заскакивает.