Онлайн книга «Дочери Евы»
Мать не торопится. Завтра, нет, уже сегодня она летит на Кипр с бывшим банковским служащим, нынче моложавым и полным надежд пенсионером – по имени Моше или Давид. Жизнь клонится к закату, а столько хочется успеть. – Вот здесь у меня – свежий творожок, а в этой баночке – душистый мёд из кибуца. Шоколад, вафли, паштет, апельсиновый джем, – Лея заботливо прикрывает корзинку и продолжает свой рассказ. – Стелла привезла девочку в пятилетнем возрасте, и крошка – златокудрая красавица – подавала блестящие надежды. Всё началось со школы. Времена были дикие – девочка оказалась единственным русским ребёнком в классе. Ну, ты понимаешь, местные дети не могут похвастать врождённой деликатностью. Прошло десять лет, и пять из них Эстер живёт в этом доме – от рецидива к рецидиву. Не бойся, заходи – она только порадуется человеку с воли; главное – не оставлять её наедине с матерью. Мы входим в светлую комнату с подростковым диваном и книжными полками. У окна спиной к нам стоит девочка. Девочка как девочка, – скорее, девушка, но худая, как ребёнок, с огромными тревожными глазами и бледной матовой кожей. Тревога сменяется надменным, даже жёстким выражением. Лея о чём-то расспрашивает её, касается птичьего плеча; девочка вскидывает голову – гордая, не хочет жалости. – Послушай, Лея, она же не идиотка. Зачем держать её здесь? Я видела, какие книги стоят на полке, и эти глаза. Она нормальна. – Конечно, нормальна, – Лея поглядывает на часы: сегодня шук закрывают рано, а холодильник пуст. – Конечно, нормальна – но видела бы ты её в присутствии Полины. Бедняге не оставалось ничего иного. Что ты знаешь? Приходилось прятать ножи, вилки… Мы пересекаем ухоженный парк, в котором стройные ряды алых и белых роз, а нежные завязи апельсиновых деревьев распространяют терпкий аромат. Запрещаю себе оглядываться, но точно знаю, уверена: затворница, не отрываясь, смотрит нам вслед. Осталась ли тревога в её глазах? Или сменилась отчаяньем? Или безутешной печалью покинутого всеми ребёнка? Шаббат шалом – молодцеватый сторож, темнокожий таймани, – запирает за нами ворота. Шук заливается сотнями голосов, под ногами скользят банановые шкурки, – именно здесь продаётся самый вкусный ломкий шоколад, солёные фисташки и цукаты из апельсиновых корочек. Немолодой мужчина в майке и спортивных штанах с лампасами выкатывает зелёный мусорный бак. На ногах его – отличительная особенность русского человека – сквозь прорехи в растоптанных босоножках проглядывают чёрные носки из вискозы. По мере приближения рот мужчины растягивается в радушной улыбке, обнажающей ладно пригнанные друг к другу металлические зубы. Для местных жителей, понятное дело, русские – это что-то вроде цыган. Только на наших женщинах можно обнаружить скрипучие комбинации из искусственного шёлка, двадцатисантиметровые каблуки, обилие дешёвой бижутерии. И всё это – в условиях африканской жары. Только наши люди способны «скупаться на рынке» в двубортных пиджаках и умилительно-детских панамках. Но только одно «но», безусловно, смягчает некоторое, мягко говоря, недоумение аборигенов. Женщины. Девушки. Их разнообразие. Разность. Их белая уязвимая кожа. Их восхитительная непредсказуемость. Доступность, чёрт возьми! Самоотверженность и кротость. Ходят легенды об особенностях русских женщин. «А вот у меня была русия…» – вздыхают добропорядочные отцы семейств, рачительные хозяева и заботливые мужья. «Русия» – это лазейка в иное, иррациональное. Это фейерверк, праздник, неведомое доселе чувство свободы. Истинные русские аристократки плывут по шуку. Полуденное солнце золотит их нежные спины. Огибает склоны и долины умопомрачительных фигур. – Мара, золотко моё! Кого я вижу! – мужчина в майке стискивает что есть силы слабо протестующую Лею и пытается заодно обхватить меня. Натянуто улыбаясь, Лея церемонно раскланивается и хватает меня за руку – только этого не хватало: один раз сделаешь доброе дело – и всё, проходу не дадут. Мы углубляемся в людской поток, на ходу раскланиваясь, отвечая на расспросы. Пройти, не встретив знакомых, в этом городе довольно сложно. Вообразите, однажды в автобусе, следующем маршрутом Бней-Брак – Иерусалим, я встретила соседку по лестничной клетке из прежней жизни. Никуда ты не уезжала, будто говорило её лицо – довольно вздорной и недалёкой бабёнки, ежедневно вытряхивающей половики над моим окном. Бывшая соседка смело жонглировала расхожими ивритскими выражениями, внезапно срываясь на суржик, а на голове её восседала шляпка с полями. Выражение лица этой женщины сделалось строгим и богобоязненным. Теперь она говорила: у нас, в Бней-Браке. Стоит Лее выйти из дому, как тут же в толпе образуются заторы и пробоины: кто-то обнимает её, кто-то жалуется, плачет, делится житейскими неурядицами. Если с вами что-то стряслось, не надо звонить в магендавидадом. [25] Звоните Лее. Если Иешуа спасает глиняные вазы, то Лея склеивает человеческие судьбы. Поднимает падших, утешает, придает смысл будням и накрывает столы в праздник. Рожает с каждой роженицей и провожает каждого усопшего. Она помнит, когда и у кого прорезался первый зуб, кто вылечился и от чего… «Ай-ай-ай… Что вы говорите? Такой молодой, я же буквально вчера…» Нет в нашем городе человека, не знающего, кто такая Лея. Если вы думаете, что мужчина, выкатывающий мусорный бак, – обычный мусорщик по имени Фима Зайчик, малоинтересный, пожилой и беззубый, то вы глубоко заблуждаетесь. Фима Зайчик с некоторых пор, а точнее, с марта месяца этого года, – не кто иной, как сам Ахашверош, царь персидский. По рынку ходят Мордехай, Эстер, Аман, царица Вашти [26] … Я – не пекарь и не псарь, А простой и скромный царь, До границы небосвода Я – властитель всех народов, В общем, скромность моя Замечательная! Еще издалека завидев Лею, Фима Зайчик – Ахашверош – заключает её в свои объятия, и то же самое происходит при встрече с Мордехаем и Аманом. Если бы вы только знали, сколько пафоса и неподдельной страсти звучало в монологах, произносимых со сцены матнаса. [27] А сколько смеха… Дело в том, что роль царицы Вашти исполнял тоже мужчина. Репатриант из Аргентины, одетый в женское платье, напудренный, завитый и надушенный сладкими духами, упорно не произносил букву «ша» и вдобавок нетвёрдо выговаривал «р», и всякий раз, когда со сцены звучало «Ахасфелос», зрители, да и сами актёры, едва удерживались от рыданий. |