Книга Преобразователь, страница 24 – Ольга Голосова

Остальные четверо мгновенно развернулись и окружили меня…

Потом, пытаясь восстановить в голове происшедшее, я нарисовал себе приблизительно такую картинку.

Возможно, я что-то сделал или что-то крикнул, прежде чем ударить следующего ногой в пах, пока он собирался ударить меня в лицо. Потом кто-то прыгнул мне на спину, но отчего-то его движения показались мне медленны и неуклюжи. Все потеряло цвет, но обрело объем, запах и звук. Я увидел его еще в полете и, удивившись, как медленно он двигается, отбил его ударом кулака в лицо. Под кулаком влажно хрустнул носовой хрящ, и человек откинулся назад. И когда я ударил ногой в грудь третьего, то заметил, что четвертый, вытащив откуда-то нож с широким темным лезвием, приставил его к горлу юнца.

И тут юнец заорал. Тогда я приписал его крик понятному малодушию, но его дикий взгляд, помноженный на замороженное от ужаса лицо кавказца, заставил меня обернуться.

Десятки крыс волнами валились с ящиков и завалов, выплескивались из щелей и, как волны Всемирного потопа, поглощали людей. Когда под шевелящейся массой упал тот, кому я выбил глаз, и твари затопили второго, катающегося по земле схватившись за лицо, четвертый не выдержал и, опустив нож, хотел бежать. Но было поздно. Огромная крыса бросилась ему в лицо с груды ящиков. Я словно смотрел черно-белое немое кино: нет звука, нет красок, только мелькание кадров.

Человеческий вой включился внезапно, мир вновь обрел краски, и время вернулось. Я видел, что людей жрут заживо. Их страшные крики раздирали воздух, и тогда юнец бросился ко мне и, запрокинув залитое кровью, опухшее от побоев лицо, закричал, вцепившись в мою рубашку:

– Остановите их, слышишите? Не надо! Там же люди! Остановите их!

Но как я мог остановить их? И тогда я схватил его за руку и поволок прочь оттуда.

Он кричал и плакал, пытался вырваться и отбрасывал крыс ногами. Твари обтекали нас и неслись туда, откуда невыносимо разило свежей кровью.

И когда я опять обернулся и увидел, как катается по земле ослепший, оглохший, сходящий с ума от боли и страха человек, я почему-то подумал, что и он был когда-то ребенком, радостно и доверчиво глядевшим в небо. Почему и откуда пришла ко мне эта мысль, я не знаю. И тогда я оттолкнул мальчишку, опустился на корточки и тихо позвал своих братьев к себе.

Первой подняла морду и ответила мне та самая крыса, которая прыгнула в лицо человеку с ножом. Она пронзительно пискнула, и крысы повернули свои подвижные мордочки к ней. На усиках некоторых рубиновыми каплями повисла кровь. И я снова позвал. Как я это сделал, и слышен ли был мой зов перепуганному юнцу, не знаю.

– Что делать? – спрашивал меня отведавший крови вожак. Его глазки хищно посверкивали багровыми искрами, а острые зубки скалились в улыбке.

И я послал их грабить мясные ларьки. Благо, крики были услышаны и сюда бежали торговцы и менты. Так что моим соплеменникам будет чем заняться, пока рынок стоит на ушах.

Я подхватил почти впавшего в коматоз неудавшегося мученика и поволок его к метро.

Я впихнул его в щель турникета, затем прошел сам и поволок парня вниз по ступенькам. Протащив его сначала по эскалатору, а потом по платформе, затолкал в подошедший поезд и, прислонив к дверям, наконец-то перевел дух. Не могу сказать, чтобы меня как-то особо трясло, – по ночам в закрытых клубах я и не так метелился по молодости, но меня поразили два момента. Первый: почему остановилось время и мир потерял цвет? Второй: появление крыс. Возможность уйти в них навсегда смущала меня.

– Ну что, отец Федор, почем опиум для народа?

Я посмотрел на спасенного мной парня и опять подивился разнообразию разрушений на его лице. Впрочем, пострадал он не слишком серьезно – походит месячишко с палитрой на морде и забудет. Я вспомнил, как орал человек, пожираемый крысами, и поежился. Пожалуй, ничего пацан не забудет.

– Т-ты… в-вы… к-кто? – разбитые губы парня опухли, а от выброса адреналина в кровь он заикался.

– Доброжелатель, – я улыбнулся и утер тыльной стороной ладони пот, заливавший мне лицо. Нормальный человеческий пот. От соленой влаги немедленно защипали содранные костяшки пальцев, и я с сожалением заметил, что с моей правой руки содрана кожа. Проклятие! Так можно и столбняк подхватить: кругом ведь сплошная антисанитария! Мне стало жаль моей красивой загорелой руки, и я озабоченно подул на щипавшие ранки.

– Что вы сделали с ними? – голос его срывался на фальцет, и я незаметно пихнул его в бок.

– С кем, мой юный друг? И вообще, не подобает служителю истины так нервничать по пустякам. Подумайте о вечности.

Юноша вдруг зарделся и опустил голову.

– Я не священнослужитель, я студент Духовной семинарии. Правда, меня скоро могут в дьяконы рукоположить, – отчего-то добавил он и снова покраснел.

– Ну, прости, друг.

Я снова оглядел свою руку, обнаружил грязь на чистеньких джинсах, и внезапная усталость охватила меня. Какого черта я все время попадаю в какие-то истории? Прямо уже Ноздрев какой‑то. И чего я туда поперся, и зачем я в это вляпался? Или как в том анекдоте? «Хоть какое‑то развлечение», – подумал узник, когда к нему пришел палач. К тому же во всем есть свои плюсы. Надо затащить экспонат к Анне: пусть приведет себя в порядок, а я отмажусь от секса и задушевных разговоров. А потом вытолкаю его восвояси, учиню допрос и… Ладно. Поживем – увидим.

– Поедем в одно местечко, – обратился я к семинаристу, пытающемуся осторожно ощупать физиономию. – И перестань елозить – тоже мне Хома Брут.

Про себя я отметил, что, кажется, этот сезон в моей жизни протекает под эгидой русской классики. То Грибоедов, то Гоголь… Дальше, вероятно, начнется Достоевский.

– Поехали в одно местечко, там умоешься, переоденешься и поедешь по своим делам. Нечего форму дискредитировать – я кивнул на его перепачканную рясу.

– Мне нельзя, мне ко всенощной в монастырь надо, – пробормотала жертва межконфессиональной розни в одностороннем порядке.

– Во сколько всенощная?

– В шесть.

– Поздравляю: ты не успеешь.

Я достал телефон, к счастью не пострадавший:

– Время – семнадцать ноль-ноль. А с такой рожей, эншульдигунг зи мир битте 19, вам на всенощную лучше не ходить. Вас там не поймут.

– А как же исповедь? – спросил он у меня.

Я подумал.

– Придется в другой раз.

– А завтра праздник, все причащаться будут…

– Я не богослов, мой смелый друг, но мне кажется, что участие всех еще не повод для участия в празднике лично тебя. Кстати, ничего, если мы на «ты»?

– Ой, я забыл вас поблагодарить… – он посмотрел на меня, как красавица на рыцаря. – Вы спасли… спасли мне жизнь.

– О, какие пустяки, не стоит благодарности. Подумаешь, повздорили с неверными по поводу одного местечка из Блаженного Августина 20…