Книга Ангел в камуфляже, страница 34 – Марина Серова

Облизав губы и приблизив их к ее носу, я уловила выдох и сама выдохнула с облегчением. Охранник, стоявший за моей спиной, вытаращился удивленно, а когда я повернулась к нему, поспешил вернуть на лицо маску невозмутимости.

Да, милок, это не твое дело!

Осторожно, как подобает, и легко он поднял Наташу на руки и пошел впереди, к лестнице, ведущей наверх.

Оставшиеся трое вышли на улицу, без суеты и антуража обеспечивая погрузку тела в мою машину. Поглядывали искоса, но с интересом на братьев-разбойников, смиренно жавшихся в сторонке. Когда вынесли Наташу, Андрей с трогательной заботой взял Бориса за локоть, хотя стоял тот прочно, как столб, расставив ноги и вывалив живот, и в свете фонаря казался абсолютно невозмутимым.

Наташу осторожно уложили на заднее сиденье, подогнув ей ноги, закрыли дверь.

Плавный старт плавно перешел в плавную езду по ночным улицам с моргающими желтыми глазами светофоров на перекрестках. Нога подрагивала от желания придавить как следует педаль газа, но нельзя было. Уж слишком болтало Наташу сзади при каждом повороте, на каждой кочке и выбоине в асфальте. Я поймала себя на мысли, что везу ее осторожно, как тяжелобольную или как грудного ребенка, опасаясь повредить ей каждым лишним толчком, и улыбнулась такой своей заботливости, имевшей, впрочем, под собой кое-какую основу. Дело в том, что мне по-прежнему неизвестен был срок действия препарата. Тряска при езде могла сократить время бессознательного состояния Наташи. Прибыв к месту назначения, ее надлежало вынести из машины, продолжая ломать комедию с ее смертью. Колоть же ее еще раз мне представлялось невозможным — просто могло не выдержать сердце.

Иномарка Бориса поначалу мельтешила впереди и сзади, пристраивалась сбоку, и в опущенное в ней окно мне был виден Андрей, кричащий что-то и трясший в мою сторону руками. Мне тоже хотелось изобрести какое-нибудь сумасбродство, но, помня о мрачной торжественности моего экипажа, которой, кстати, соответствовала неторопливая езда, я воздержалась от проявления чувств в их адрес. Не подогреваемые моей реакцией на их усилия, устав суетиться, они вскоре рывком увеличили скорость и ушли вперед. Только я и видела их стопари, горящие рубиновым светом по бокам багажника.

Сказав себе, что теперь — можно, я добыла из пояса и выбросила в окно использованный шприц и деревянный пенальчик — на погибель под автомобильными колесами. Порадовалась, представив себе то небольшое количество пыли и пара, в которые они превратятся всего через каких-то несколько десятков минут.

А через десяток минут я обеспокоилась видом машины дорожного милицейского патруля, обогнавшей меня на темном участке дороги и красиво поморгавшей на прощанье батареей разноцветных огней на крыше. В голову полезли дурные мысли о возможности остановки меня их коллегами для проверки документов и машины. А в машине — девица, и не простая, а дочь сиятельного начальника, в глубоком наркотическом опьянении. И не страшно ничего, кроме того, что при таком навороте невозможно скоро доехать до места жительства Владимира Степановича Шадова, с нетерпением ожидающего, в соответствии с моими инструкциями, изложенными ему сегодня по телефону с набережной, Татьяну Иванову с его чадом на руках. И так эти мысли меня допекли, что, согласившись пожертвовать временем, я свернула с магистрали и, плутая по спальным районам, добиралась до места неуклюжей черепахой. Какая уж при таких условиях может быть педаль газа! Но как ни осторожничала, а раза два Наташа у меня чуть не свалилась с сиденья на пол.

По всему по этому к дому Шадова я подъехала значительно позже запланированного времени. Машина Бориса была, конечно, здесь, стояла на дорожке так неудачно, что я едва сумела протиснуться мимо. Признаться, во мне теплилась глупая надежда, что они уехали куда-нибудь еще и выгрузка Натальи и транспортировка ее в отцовские хоромы пройдет без лишних хлопот и огорчений.

Впрочем, огорчений не предвиделось или ожидалось гротескно много, потому что все трое — Шадов и Синицыны встречали нас на улице, у подъезда. Впору было на сигнал нажать, подъезжая, для вящей торжественности, и долго не отпускать его. Принимая во внимание позднее время, я отказалась от этой затеи.

Вышла из машины, и Шадов шагнул мне навстречу. Братья с интересом наблюдали за нами, стоя поодаль.

— Как она? — по-настоящему взволнованно спросил Владимир Степанович, вглядываясь через мое плечо в недра салона.

— Жива и здорова! — ответила ему так же тихо. — Продолжайте играть роль скорбящего родителя.

Я поддержала его под локти, будто опасаясь, что подкосятся отцовские ноги от душераздирающего зрелища. Но Шадов не мог даже играть слабость, настолько она была противна его натуре.

— Эти ублюдки рассказали мне все, включая свои планы на будущее. — Голос его дрожал искренним чувством, не приличествующим, правда, моменту. — Как вы были правы, Татьяна Александровна, а я ведь глупость имел сомневаться в ваших словах!

— Умоляю, держите себя в руках! — воскликнула я жалостно и во всеуслышанье, уступая ему дорогу.

— Не беспокойтесь! — буркнул он через плечо, открывая дверь к Наталье.

Он достал из машины бесчувственное тело дочери, обращаясь с ней, как с драгоценностью. Впрочем, как с драгоценностью достаточно тяжелой. Видно было, что ему тяжело ворочать ее в тесноте салона. Борис сунулся было помочь, но, отпрянув, чуть не упал от грозного генеральского рыка:

— Руки прочь, подонок!

Тот отошел в сторону, пожав плечами.

На этаж Наташу отец поднял сам. Я шла сзади, между ним и братьями, на всякий случай страхуя его от них, хоть это и было лишним. Пинком отворив незапертую дверь, внес ношу в дом, просипев, не оглядываясь:

— Входите, Татьяна Александровна!

Братья вдруг настолько заторопились, что даже попытались потеснить меня на пороге, но позиций своих я не сдала, немного задержала даже их в прихожей.

В комнату мы попали, когда Наташа уже лежала на старинного вида тахте, покрытой длинноворсным ковром.

— Как она… — начал было Андрей.

— Молчи! — тихо пророкотал Шадов, бросив на него термоядерный взгляд.

Лицо его было багровым от восхождения по лестнице и волнений, и я опять стала волноваться за его гипертонию.

— Стой и молчи! — вздохнул Владимир Степанович. — Пока я тебя с лестницы не спустил!

Борис, зная, видно, нрав тестя лучше брата, молчал в тряпочку. Стоял и часто моргал выпученными глазами.

Стало тихо. И тихо было долго. И я уже вовсю принялась думать, как быть дальше, нельзя же было до бесконечности стоять вот так вот, вокруг ложа спящей красавицы! Но делу помог случай.

— Подушку! — пролепетал Борис.

Пока еще тесть глянул на него вопросительно и грозно.

— Подушку, под голову!

И получил разрешение:

— Неси!

Он принес, и я принялась пристраивать ее под голову Наташи и преуспела в этом вполне, когда, оглаживая напоследок ее волосы, услышала звук тихого вздоха.