Книга Час абсента, страница 83 – Нина Вадченко

Василиса Илларионовна замолчала. Роман вытер испарину со лба и спросил:

— А как мы должны умереть?

— Не знаю. Но думаю, что Амалия Никифоровна уже позаботилась об этом.

— Чертовщина какая-то, — прошептал Роман. — Умеете вы нагонять мистику. Тьфу! Вы того, Инна Владимировна, со мной ничего не бойтесь, — стал хорохориться Роман. — У меня с собой оружие, ежели чего, отобьемся. Не из таких ситуаций выпутывались. Вы, главное, мне верьте…

И тут машина резко затормозила.

— Ну вы, блин, даете! — выругался водитель. — Все! Я вас дальше не повезу. Выходите из машины! — приказал он и вытащил из-под сиденья монтировку.

— Повезешь как миленький! — рявкнул Роман. — Куда скажем, туда и повезешь!

— Да я вас в милицию сейчас сдам! — не унимался водитель.

— Я сам милиция! — рассвирепел Роман.

Конечно, можно было и не злиться так на простого водилу. Но у Романа бушевало в крови такое количество адреналина, что удерживаться в рамках приличий он не мог и не хотел. Ему было не по себе, что он так раскис от пономаренковских страшилок. Водитель со своими «взбрыками» подвернулся очень кстати. Вот на ком можно отыграться и восстановить подмоченную минутной испариной репутацию.

После короткой перепалки и нескольких «пассов» водитель стал шелковым и под бдительным оком Романа вез своих чокнутых пассажиров по заданному маршруту без жалоб и предложений.

Амалия ждала их в гостиной. Насупленная и неприветливая — ни дать ни взять пушкинская «пиковая» графиня.

— Что сегодня за день? — стала причитать Амалия. — Племянничек явился без приглашения. Болтун. Ничего дельного не сказал, а времени отнял массу. Зачем приходил, непонятно. Бабу завел. Пришел доложить, что хочет жениться. На ком?! Она его так омерзительно обзывает, фу! Слепец! А вам что это вздумалось наносить визиты?

Амалия строго посмотрела на Пономаренко. Намек был понятен: ходят тут всякие, отвлекают от важных дел.

Инна выдержала взгляд. А Роман? Роман стоял как вкопанный перед странным портретом. Казалось, он и не слышал вступительных речей.

— Кто это? — не ко времени и не к месту вдруг спросил он.

— Это портрет моей дочери, — недовольно поджав губы, ответствовала Графиня.

Инна тоже удивилась бестактности Романа. Она видела этот портрет Лики десятки раз, но никогда не смела заводить о нем разговор.

— Ваша дочь? Это которая… самоубийца?

— Роман! — не выдержала Инна и прикрикнула на сыщика.

— Молодой человек, вы ведете себя скверно! — не осталась в стороне и Графиня.

— Извините, но холст очень странный, он напоминает…

— Холст как холст, — отрезала Амалия. — Инна, кого ты привела? Я дурно себя чувствую и не намерена разговаривать на больные темы. — Она вдруг потеряла терпение и на последних словах истерично взвизгнула.

Роман не обращал никакого внимания на женщин. Он чуть ли не обнюхивал портрет Лики.

— Я знаю, что это, — заявил он, и по лицу Амалии пошли судороги.

— Болван! — заорала она и пошла на него с кулаками. Такой разгневанной Инна никогда ее не видела. Она испугалась, что старуху хватит удар.

— Это не холст. — Роман отпрыгнул от Амалии и, буравя ее глазами, прямо в лицо выдохнул: — Это человеческая кожа. Уж я-то в этом понимаю, поверьте! Вы нарисовали портрет своей умершей дочери на человеческой коже! С какого трупа вы сняли кожу?

Амалия остановилась. Лицо ее посерело, она сморщилась, как сушеная груша.

— Это кожа моей Лики, — прошептала она еле слышно. Но в комнате стояла такая тишина, что этот шепот прозвучал как набат.

— Теперь я верю всему, что говорила Инна, — в свою очередь сделал неуместное признание Роман. — Это вы пугаете всех письмами, где цитируете любимого писателя вашей дочери. И получаете от этого удовольствие!

И тут Графиня стала смеяться. Жутким потусторонним смехом.

Роман замолчал и на всякий случай ощупал пистолет.

Амалия прекратила истеричный смех, повернулась к Инне и отчетливо прошипела:

— Я хочу, чтобы эта гнусная гадина убралась с моих глаз, слушать таких подлостев я больше не желаю, а ты иди за мной.

— Да, конечно, я согласна, — покорно ответила Инна.

«С чем это она согласна? — спросил сам себя Роман. — С тем, что я гнусная гадина?»

Женщины удалились в другую комнату, но Роману казалось, что за ним кто-то наблюдает. И он стал осматривать стены. Ему ли, опытному сыщику, не обнаружить камеру наблюдения?

— Не тревожься за своего спутника, — сказала Амалия, как только они остались одни. — Он занят важным для него делом и нам мешать не будет.

Пономаренко больше тревожилась за себя.

— Я встречалась с Лидией Тимофеевной, — сообщила она Амалии, ни на секунду не выпуская ее из виду. — Она напомнила мне тему дипломной работы Лики.

Амалия устало потерла виски.

— У Эпикура есть два блага, из которых слагается высшее блаженство: отсутствие боли в теле и волнения в душе, — оборвала ее Амалия. Слова были совсем из другой оперы, и это показалось Пономаренко очень подозрительным. — Мое же тело терзают боли, а душу — волнения. Как ты думаешь, легко ли мне живется на белом свете?

— И вы решили развлечься? — вырвалось у Инны.

Раздражало все. Инна злилась на себя, потому что теперь, когда настало время серьезного разговора, у нее куда-то исчезли все правильные, нужные слова. Она никак не могла собраться с мыслями и четко изложить Амалии суть своих обвинений.

Раздражала Амалия, которая, как казалось Инне, играла роль несчастной и больной, слабой женщины. А ведь таковой ее никогда никто не видел. Амалия могла скрутить в бараний рог любого, кого она записывала в ряды врагов.

«Ну вот, опять трет виски, вот-вот от слабости в обморок грохнется, и мне придется бегать вокруг нее, причитать и приводить в чувство. Притворщица!» Инна отвернулась.

— Полчаса назад мне нужно было принять лекарство, врачи настоятельно рекомендуют придерживаться режима, — поделилась Амалия, начисто проигнорировав выпад Инны.

— Лидия Тимофеевна хорошо помнит, что Лика изучала творчество Эдгара По.

— Эх, дорогуша, ты безнадежно глупа, — вздохнула Амалия. — Подойди поближе, посмотри мне в глаза, смотри, смотри внимательно… Разве может мать осквернить память дочери дурными поступками?

Инна отшатнулась. В глазах Амалии были боль, усталость, тоска и никакого азарта, никакого намека на огонь.

Графиня усмехнулась, прикрыла глаза и принялась открывать пузырек с таблетками.

Состояние Инны не поддавалось описанию. Она была раздавлена. Вся ее стройная система доказательств и психологических обоснований разлетелась в пыль от одного взгляда матери, потерявшей ребенка.