Книга Промысел Господень. Летописи крови, страница 21 – Евгений Таранцев

4

Что может быть тягостнее минут прощания навсегда? Только предвкушение долгожданной встречи и разочарование от ее переноса. Это значит, что время застывает, становится хрупким, как лед. Оно дрожит, боится любого неосторожного движения. И даже простое дуновение ветра может все разрушить.

Александра сидела на краю криованны, куда из трех патрубков лился замораживающий состав. С поверхности жидкости шел холодный пар, от которого становилось страшно неуютно. Вокруг царила белизна медицинской палаты. Она была безликой и стерильной. Мина, мать Александры, стояла в отдалении и одними губами читала молитву.

— Скоро все закончится, мама. Робот настроен на возврат. Через год капсула вернется на Марс.

— Я знаю.

— Мы опять будем вместе.

— Мы давно уже порознь. С того дня, как твой отец дал нам перерождение.

— Он не хотел нас потерять.

— Лучше бы он не вмешивался в дела Его и дал нам умереть своей смертью. Зачем все это? Дочка?

— Не знаю. И не хочу думать об этом.

За окном светало. Александра нашла мать не спящей. Мина сидела в кресле под торшером и вязала. Эта была давняя привычка, сущий атавизм. Никчемный и бессмысленный. Такую работу давно выполняли машины. Нить была искусственной, варившейся в огромных чанах с дымящейся кислотой. Потом особые химические примеси придавали ей свойства натуральных тканей. Настоящую шерсть было так же трудно достать, как пешком путешествовать в открытом космосе. То есть абсолютно невозможно.

Но нет ничего невозможного в мире, где слово «деньги» еще не обесценилось настолько, насколько сами деньги. Для жены Шерхана его люди выполнили бы и более дорогостоящую и трудоемкую прихоть.

Но Мине не нужно было большего, чем покой, неяркий, успокаивающий свет и пряжа со спицами из натуральной кости.

Александра тихо вошла в спальню матери. Боясь нарушить хрупкое умиротворение женщины, страшащейся своей теперешней сути, Саша тихо села на пол по-турецки и закурила. В голове еще не стихли стоны жертв ее первой охоты. В ушах стоял хруст от рвущихся сухожилий, мольбы о помощи и последние хрипы, вестники наступающего падения в ничто.

Мина боялась этого больше всего. Она знала, что природа насмехается над ней, слегка скорректировав процесс приобретения сущности каинита. Она боялась, что муж откажется от нее. И это заставляло ее жить в постоянной готовности к смерти.

Долго Александра не могла нарушить тишину. Изредка она ловила на себе взгляды матери, брошенные нехотя, таясь, исподлобья. Но вечно молчать она не могла.

— Я охотилась сегодня. Первый раз.

— Да.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Да.

— Мама… мама, я не могу так разговаривать. Словно ты — кукла без мозгов.

— Какое это имеет значение?

— Огромное. Ты тоже можешь стать нормальной. Надо только попробовать… э…

— Нормальной? Пить человеческую кровь — это нормально?

— Да.

— Не хочу. И никогда этого не хотела. Мне без этого живется неплохо. Исключая то, что необходимо глотать гемоглобин.

— Твой организм уже не может жить без него.

— Не говори со мной таким тоном. Я не выжила из ума! Я знаю, чем теперь должна питаться. Другое дело, что убивать ради этого я не буду.

— Да пойми ты, что ты делаешь со мной и отцом. Это ради тебя он тоже отказался от охоты. Чтобы ты не чувствовала, насколько ты ущербна.

— Ты так думаешь? Ты действительно так думаешь?

— Теперь да.

— И он так считает?

— Нет. Он вообще молчит, когда я пытаюсь понять, что же произошло. Его жалость — вещь, доводящая меня до ярости. Мы — высшие существа… не должны жалеть друг друга.

— Мы прокляты. Отметина Каина. Вечный грех.

— Мы наделены властью. Настоящей. И мы можем вершить судьбы.

— Ты будешь ему достойным ребенком. Его это обрадует.

— Мне жалко тебя. Истинное наслаждение — чувствовать, как кровь жертвы перетекает в тебя. А вместе с ней и жизнь.

— Убийство.

— Наслаждение!

— Это болезнь, дочка.

— Как ты мог так поступить с нами?

— Я сделал это для твоего же блага. Для блага нашего ребенка.

— Ты — зверь! Я ненавижу тебя.

— Умоляю тебя. Ты не понимаешь, что говоришь. Это — дар, сила, знак высшего существа. Это…

— Мерзко и отвратительно. Лучше бы ты просто убил нас.

— Я дал вам бессмертие.

— Мы попадем в ад.

— Ада нет. Ничего нет.

Он достал из кармана пневматический шприц с мутным составом успокоительного.

— И что теперь? Убивать? Пить кровь? Бояться света, крестов?

— Это в прошлом. Мы стали мало отличаться от людей. Мы победили многие свои слабости.

— Что это меняет?

— Все!

— Боже мой, за что мне такая кара!!!

— Твой бог не услышит тебя. Можешь не надрываться.

— А ты? У тебя есть бог?

— Есть. Я сам.

— Мама… прости… меня и отца. Мы должны быть такими, какими стали.

Мина беззвучно плачет. Дрожат плечи, вязанье выпало из рук.

— Что будет с нами дальше? К чему мы придем?

— Это бессмысленные вопросы. Отец начал войну. Теперь мы враги всего рода. И мы будем сражаться. Остается выяснить: ты с нами?

— Я не могу убивать… это выше меня…

— Тогда есть только один выход. Мы поместим тебя в криокамеру и отправим на дальнюю орбиту. Там ты будешь в безопасности. Так решил отец.

— Что ж, поступайте, как знаете.

— Почему ты такая равнодушная?

— Дочка, мне не понятны ваши проблемы по той причине, что я все еще человек.

В специально зафрахтованном ангаре техники готовили внеатмосферный челнок. Они суетились, муравьями бегая по плацу. Проверяли топливо, системы управления. На борту шаттла монтировали пусковую установку. С ее помощью необходимо было выпустить в открытый космос беспилотный зонд с очень ценным грузом на борту. Бортовой компьютер переваривал массивы двоичных последовательностей, кодирующих курс полета и траекторию выпуска. Груз необходимо было направить на дальнюю орбиту.

Грузовой «ситроен» подошел к ангару ровно по расписанию. Четверо рабочих выкатили из его отсека носилки с большим, отливающим серебром контейнером.