
Онлайн книга «Лесные сказки и были»
![]() Кругом тайга. Зима в начале. Реки замёрзли – на челне не проедешь. И пешком идти – не дойдёшь до людей. И еды запаса нет в малой охотничьей избушке, что срубил отец на своём промысловом участке. Бабушка могла бы и сама промыслить себе еду: умела с ружьём обращаться. Да отцово ружьё в щепки изломала та проклятая лесина. Как быть? На счастье, тут забрёл в бабушкину избушку какой-то охотник. Бабушка ему очень обрадовалась: – Выведи, добрый человек, из тайги, – вот как тебе благодарна буду. А он ей: – Так и быть, бабка, выведу. А ты мне за это своего пса отдашь. Это Лая-то. О нём тогда уж далеко слух прошёл, что очень замечательный пёс. Хоть понаслышке, а все охотники километров на сто кругом его знали. Бабушка сдвинула брови и говорит: – Нет, – говорит, – пёс у меня не продажный. Он моему покойному сыну верный друг был, а теперь мне на всём свете первый друг. Что хочешь проси, – ничего не пожалею. А друга не отдам. Охотник упёрся. – Деваться тебе, старая, некуда. Всё равно отдашь. – Ну, – бабушка говорит, – коли совести в тебе нет, нечего мне с тобой и разговаривать. Покинь старуху одну в беде. Тот разозлился. – Всё равно, – говорит, – я у тебя пса силой уведу. – Попробуй, – отвечает бабушка. И взялась за топор. Ушёл злой человек ни с чем. Бабушка говорит: мы – крепкая косточка, мы из сибирских казаков. Так-то так, да ведь и тайга – не городской парк культуры и отдыха. Чаща, болота, горы. Снег по пояс. Вьюги. Как тут себе еды промыслить? Отец, бывало, уложит лося или медведя и тут же на месте освежует. Кусок мяса отрежет, – какой в мешок уйдёт. Это – с собой. А тушу и шкуру – в амбарушку. Такие амбарушки звероловы себе в тайге рубят. На гладком бревне ставят, чтобы никакой зверь не залез. Тут и хранится мясо до времени. Ведь не всякий раз охота задастся, – бывают и долгие чёрные дни. Говорил отец бабушке, что у него три полные амбарушки запаса в тайге. Там и лосятина, и оленина, и медвежатина. А где их – те амбарушки – искать? Вот вопрос! Всё-таки бабушка моя догадалась, как ей быть. Ремнём потуже перепоясалась, топор за пояс, на лыжи стала и санки с собой взяла. – Ну, Лаюшка, – говорит. – На тебя вся надёжа. Беги вперёд, – показывай, где хозяин складывал добычу. Ищи! Лай хвостом покачал – и в тайгу. Побежит-побежит да оглянется, – идёт ли за ним бабушка? И такой умница: прямо-прямо к амбарушке привёл! Потом, когда бабушка всё мясо домой на санках перетаскала, Лай вторую амбарушку показал. А там и третью. Так всю зиму с мясом были, очень даже сытно прожили. А весной, когда лёд растаял, постелила бабушка в отцов чёлн звериные шкуры, собрала кой-какую поклажу и спустилась речкой за шестьдесят километров до ближнего селения. Там хорошие люди ей помогли, сельсовет избу дал. Бабушка списалась с городом, где тогда моя мать училась и я – маленький – с нею был. Узнала бабушка, что мать сильно больна. Скорей на железную дорогу – и к ней. Да всё равно не успела: умерла моя мама. Так бабушка и осталась одна на свете да еще со мной маленьким на руках. Поселилась в железнодорожном посёлке под городом. А Лай, конечно, всё время с ней неразлучно. Лай у меня в дядках Мне доходил четвёртый год, когда умерли мои родители и бабушка приехала и взяла меня к себе. Совсем ещё несмышлёныш я был. И, бабушка говорит, неслух, озорной такой, что беда! Трудно, говорит, ей со мной пришлось, вот как трудно. Поступила, конечно, бабушка на службу. А меня дома оставить не на кого. И детского садика близко нет. Тут опять бабушку Лай выручил. Придумала она мне в дядьки его поставить. Позвала меня, позвала его, велела нам обоим на стулья сесть и говорит: – Слушайте оба. Тебе, Лаюшка, поручаю за этим молодым человеком присматривать. Чтобы не баловал, не озорничал бы, пока я на службе. Понял? Лай: «Вау!» Он, конечно, просто так тявкнул, потому что привык отвечать, если к нему с вопросом обращаются. У него что ни спроси, – он всё тебе «вау!» в ответ. А мне бабушка сказала: – Видишь, он «да» сказал. Он всё понимает. И ты его слушайся всё равно как меня. А ты, Лаюшка, – опять она к нему, – как приду, всё мне докладывай, что этот молодой человек напроказил. Понял? Лай, конечно, опять: «Вау!» А «молодой человек» сидит ни жив ни мёртв: я ведь тогда ещё его за волка считал. – Бабуленька, – лепечу, – я его боюся… Миленькая, не оставляй меня одного с ним! – А и вовсе нечего его трусить, паря, – нахмурилась бабушка. – Лай хороший, честный зверь. Вот погладь его. И как я ни отдёргивал ручонку, взяла её и погладила ею Лая по голове. – Вот. Будешь себя хорошо вести, и он к тебе будет добрый. Можешь даже играть с ним. Брось ему палочку, – он принесёт тебе. Зато уж озоровать при нём, – строго прибавила бабушка, – и не думай. Всё равно он мне всё про тебя расскажет. Вот сам увидишь, как приду. Ух, и страшно мне было, когда закрылась за бабушкой дверь и я остался с глазу на глаз с этим серым волком! Маленький был, а на всю жизнь запомнил. Сижу на стуле как привинченный, чуть жив и дохнуть боюсь: кто его знает, что он думает? Лай давно соскочил со стула, передней лапой на подоконник вскинулся и бабушку глазами проводил. Потом встал опять на все четыре, по избе походил, к миске своей подошёл, – в углу стояла. Да пустая. И вдруг ко мне направился. Меня так и вытянуло на стуле: вот съест!.. А он подошёл и голову ко мне на колени положил. Большущая голова, тяжёлая. Да нет, вижу, – совсем добрый волк, кусаться и не думает. Страх меня отпустил, и я тихонько положил ему руку на голову. Он – ничего. Я стал осторожненько его гладить, как бабушка показывала. Ниже, ниже, а как носа коснулся, – он и лизнул мне мокрым языком руку. Я сошёл со стула. Глядь, а в окно бабушка смотрит, улыбается. Показывает рукой: открой форточку. Я на подоконник, форточку открыл; бабушка и спрашивает: – Ну, как? Не очень страшный волк? – Нет, бабуля. – Вот и славно, оставайтесь вместе. А я скоро, я в обеденный перерыв наведаюсь, – тут ведь мне недалеко. Так вот я и начал привыкать к нашему Лаю. Но, конечно, особенного при нём ничего не делал; опасался, что он про меня бабушке скажет. |