Книга Мадемуазель Шанель, страница 32 – К. У. Гортнер

— Скажи ему правду. И мы едем в Париж. Я хочу дать тебе денег на устройство ателье. — (Я разинула рот.) — После поездки сюда ко мне зашла Эмильена. Она считает, что ты обречена на успех. Кстати, я тоже так считаю. И хочу поучаствовать в этом деле, если ты не против.

Я хотела еще раз поцеловать его, но он повел меня в библиотеку, где мы нашли Бальсана сидящим за столом с большим бокалом коньяка.

— Хотите выпить? — спросил он, не поднимая головы.

— Этьен, mon ami… — начал было Бой, и Бальсан с кривой улыбкой посмотрел на него:

— Берегись, англичанин. У нас во Франции не принято похищать у друзей любовниц.

— Да я не хотел и не собирался, — отозвался Бой, но тут я перебила его, расплела наши пальцы и шагнула к Бальсану:

— Если тебе обязательно надо найти виноватого, можешь обвинить меня.

Губы его задрожали.

— Ты ничего не понимаешь. Осталась такой же наивной дурочкой, какой была, когда я вытащил тебя из этой дыры в Виши.

— Может быть, — сказала я, спиной ощущая, что Бой позади так и застыл на месте. — Но я этого хочу.

— Правда? — улыбнулся Бальсан. — А ты уверена? Ведь как только ты уйдешь отсюда, назад дороги не будет. Я не стану великодушничать, хотя ты мне очень небезразлична.

— Да, — сказала я. — Я это знаю.

Он поднял свой взгляд на Боя:

— Ты позаботишься о ней?

Я не оглядывалась на него, но знала и так, что Бой утвердительно кивнул.

— Ну, тогда решено, — сказал Бальсан. — Она уходит к тебе.

— Не ко мне, — поправил его Бой. — Она уходит со мной. Тут есть разница.

Не успел Бальсан что-то сказать, как вступила я:

— Он хочет помочь мне открыть ателье. И тогда мне больше никогда не понадобится ничья поддержка.

Бальсан закатил глаза к небу, потом осушил бокал:

— Опять это ателье! Боже мой, да она упряма как ослица! — Он встал и пошел через всю библиотеку к столику, где стоял графин из граненого стекла. Налив еще порцию коньяка, он обратился к Бою: — Она разорит тебя, если ты станешь потакать этой дурацкой фантазии. Останешься без единого сантима.

— А что, я готов, — ответил Бой. — Ты небось думаешь, у нее это все несерьезно, но я так не считаю. Я дам ей в долг, и она вернет с процентами, когда сможет.

— Неужели? Ну-ну… — Бальсан снова осушил бокал. И хотя говорил он твердо, я видела, как он дрожит, и мне стало его жалко. Было больно смотреть на эту закрытую, словно устрица в раковине, душу, которую я когда-то считала открытой всему миру, было больно видеть человека, цепляющегося за привычный мирок, который блекнет и исчезает. — В долг, говоришь, с процентами, значит. — Он явно насмехался. — Очень щедро, особенно если учесть, что тебе придется ждать не один год, если она вообще когда-нибудь вернет.

— Посмотрим, — сказал Бой и махнул мне рукой. — Пойдем, Коко.

— Я не возьму ничего, что мне не принадлежит, — сказала я Бальсану. — Даю слово.

— Тогда уходи только в том, что на тебе, ничего больше тебе здесь не принадлежит.

— Вот поэтому я и должна уйти отсюда.

Я подошла к Бою с таким гордым видом, на какой только была способна.

Уже у двери я оглянулась, хотя и не знала, что надеялась увидеть. Бальсан хлебал свой коньяк, глядя куда-то в пространство. Я ухожу от него с одним лишь чемоданом, набитым моими шляпками и кое-какой одеждой, которую сшила сама. Он спас меня, он защищал меня, но в ту минуту я почти не сожалела о том, что делаю ему больно. Этот дом, который почти четыре года был и моим домом, казался мне теперь бездушным нагромождением камней, и, как только я отсюда уеду, он сразу забудет обо мне.

Я снова повернулась к Бою и тут услышала, как Бальсан тяжело вздохнул:

— Я приоткрыл дверцу клетки, а ты, мой вороватый друг, решил отпустить ее на волю. Но будь осторожен. Как волка ни корми, он все в лес смотрит.

Бой ничего не ответил, только крепко взял меня за руку, и мы пошли прочь.

«Я хочу участвовать в том, что происходит».

Париж.

Как описать эти первые месяцы? Я стала жительницей города, о котором мечтала всю свою жизнь. Работы по сносу домов, построенных еще в Средние века, перепланировке узких улочек, начатые во времена Второй империи, были завершены, запутанные лабиринты кривых переулков с дешевыми многоквартирными домами сменились широкими бульварами с роскошными зданиями цвета слоновой кости, великолепными парками и площадями с фонтанами.

Несколько недель я привыкала к городскому шуму, к громким автомобильным рожкам, заглушающим стук экипажей и цокот копыт запряженных в них лошадей, к грязи и экскрементам, наполняющим воздух смрадом и вонью. И всюду люди, множество людей на улицах, в бесконечных кафе, ресторанах, бистро и театрах. Художники, музыканты, танцоры, скульпторы, лавочники, владельцы магазинов, продавцы рыбой, от бедных до богатых, — все это размывало социальные границы в мире, как выразился Бой, свободном от предрассудков и условностей, где о нас судят не по тому, какими мы родились, а по тому, какими мы стали.

Это было так ослепительно и так возбуждало, что по ночам я не могла уснуть. Бой повез меня на авеню д’Илен в 16-м arrondissement [18] показать дом, где он вырос. При виде великолепного особняка, когда-то принадлежавшего баронам Рошфо, меня охватила паника, поскольку только теперь я начала понимать, какие мы с Боем разные по происхождению. Потом уже, во время обеда в «Максиме», он рассказал, что после смерти матери, когда ему был двадцать один год, его отец вернулся в Лондон. И теперь их дом арендует какое-то посольство. И все это таким тоном, будто для него подобные перемены — обычное дело. Пускай Бой и не аристократ, как Бальсан, но его семья почти так же богата, однако я подозревала, что они намного богаче Бальсана.

Бой водил меня и в другие места: мы побывали в великолепных торговых центрах с огромными витринами — в универмагах «Принтемпс» и «Бон Марше», в роскошной «Галери Лафайет», где продавалось все, что душа пожелает: от мебели до готовой одежды, дешевых чулок и доступной обуви. В этом изобилии было нечто языческое. Накупив кучу новых шляпных заготовок для работы, одежды, необходимой для того, чтобы вписаться в этот новый мир, поскольку все, что я привезла с собой, за исключением шляпок, сидело на мне как на огородном пугале, я, зачарованная увиденным, открывала для себя этот новый мир, а Бой только усмехался.

У Боя были и деловые встречи, но на них он меня с собой не брал, например торжественные собрания, мероприятия в престижных клубах. Бой объяснял это просто: хотя ему было совершенно наплевать, что говорят о нем люди — и действительно, на таких мероприятиях он частенько появлялся не в черном фраке, как того требовал этикет, а в твидовом костюме, — однако он не мог позволить себе обидеть или больно затронуть щепетильные чувства тех, с кем у него были деловые отношения, появляясь в обществе с любовницей, какой бы очаровательной она ни была.