Онлайн книга «"Качай маятник"! Особист из будущего»
|
– Первого Украинского. Да, промахнулся я немного – вышел южнее, чем ожидал. А в принципе – уже без разницы. Москва обо всем знает, я среди своих, мой вояж окончен. Внутри как-то все обмякло, и я слегка расслабился. Лейтенант явно не знал, что со мною делать дальше. Есть я отказался, машина придет не скоро. – Может, отдохнуть хотите? – Не откажусь. Я стянул сапоги и улегся на нары. Под головой лежал ватник. В землянке было тепло, и я быстро уснул. Проснулся от покашливания. – Товарищ майор, проснитесь – машина пришла. Я встал, протер глаза, натянул сапоги. Лейтенант распахнул дверь – резануло глаза. Уже рассвело. – Вот, накиньте телогрейку – холодно, да и формы немецкой не видно будет. Это он верно мыслит. Чего немецкой формой бойцов дразнить? Лейтенант проводил меня до машины – открытого американского «Виллиса», отдал мой автомат бойцу. – Вот, доставишь человека в штаб дивизии, в СМЕРШ. – Так точно, приказ получил. Молодец лейтенант, службу знает – не назвал моей фамилии. А дальше – штаб дивизии, где меня в СМЕРШе переодели в форму рядового Красной Армии, поезд с сопровождающими, и Москва. Бодров встретил меня прохладновато. Да, собственно, на горячий прием я и не рассчитывал – меня в отделе никто не знает, задание первое, к тому же еще и провальное, хотя и не по моей вине. Майор усадил меня в кресло напротив себя. – Рассказывай все подробно, начиная с момента выброски. И я начал: о том, что выбросили не туда – ветер ли был тому виной, или штурман промахнулся, о том, как шел пешком, как встретился с агентом. – Опиши агента подробно. Майор слушал меня и лишь иногда коротко что-то записывал. – Теперь про встречу с власовцами. – Я встречался только с одним – начальником штаба. – Опиши его. Я подробно, до мелочей описал внешность власовца. – Подробно, до мелочей – весь разговор. Все, что я рассказывал о переговорах, Бодров записывал. – В город выходил? – Никак нет, находился в доме у агента. – Как добирался до своих? Я подробно рассказал о поезде, мотоциклисте. Достал засургученный пакет. – Это я у него забрал. Бодров кому-то позвонил, явившемуся бойцу отдал пакет: – К переводчикам, ответ жду незамедлительно! А ты продолжай! И я подробно рассказал о госпитале в лесу и о том, как забинтовался, маскируясь. – Это ты ловко придумал. Дальше. Я пересказал всю свою эпопею – до момента встречи с особистом. – Все? – Вроде. – Ну-ка, давай еще раз. Эту манеру переспрашивать два, три раза, чтобы поймать на мелочах, на нестыковках я знал – изучали методы допроса в спецшколе. Я повторил все описание своего рейда снова. – Хорошо, на сегодня хватит. Кнопкой под крышкой стола Бодров вызвал сержанта: – Проводите майора. Я думал, меня отведут в прежнюю комнату, где я раньше – перед заброской – спал. Однако меня поместили в одиночную камеру внутренней тюрьмы. Самую настоящую – с заре- шеченными окнами, с нарами, прикованными цепью к стене, чтобы арестованный днем лежать не мог, с глазком в двери – для надзирателя. Я оказался в узилище в первый раз в моей жизни. Похоже, мне не доверяли. И это после трех лет службы, ранений. Одни только вылазки к немцам во время службы в разведке чего стоили! Да и направляясь в Гливице – так же, как и на обратном пути, – тоже шкурой рисковал. Словом, я не чувствовал за собой вины и мое содержание в камере считал обидным. Лечь было нельзя – только если на холодный бетонный пол, потому я уселся в углу на корточки. Почти тут же открылось окошко в двери. – Сидеть не положено. Я сорвался: – А не пошел бы ты! Сказать, куда? Окно захлопнулось. В обед меня покормили: жиденький супчик, перловка с куском жареной рыбы, почти бесцветный чай и два кусочка хлеба. Есть хотелось, и я съел все. С сожалением вспомнил о брошенном ранце с оставшимися в нем немецкими консервами. Вечером принесли скудный ужин, на ночь надзиратель отомкнул цепь, опустил нары. – Отбой! И на том спасибо. Я улегся на голые доски, а в голову лезли разные мысли. Что я сделал неправильно? Если я арестован, то почему не предъявляют обвинение? На следующий день меня снова вызвали на допрос – беседой это назвать было нельзя. Вместо Бодрова за столом сидел незнакомый мне старший лейтенант. – Ну что, Колесников, будем признаваться? – В чем? – Как с немцами снюхался! – Бред! – Тогда объясни, как ты, видя фаустпатрон в первый раз, смог с первого выстрела подбить из него бронемашину? – Вот скажи, старлей, ты из нагана стрелять умеешь? – А как же! – А если тебе в руки попадет незнакомый пистолет или револьвер, выстрелить сумеешь? – Думаю – да. – Вот и я выстрелил, когда приперло. Броневичок этот по дороге за мной шел. На башне – пулемет. Меня поворот дороги выручил, иначе – шлепнули бы меня. А так – я их опередил. – Складно говоришь! Только я и не таких раскалывал! – Да ты мне объясни, в чем моя вина? – Вопросы здесь задаю я! А вина твоя тебе известна – не смог уговорить власовцев сдаться. – Как же я их к этому склоню, если их маршем на запад отправили? Старлей подошел ко мне, поправил лампу на столе, чтобы светила прямо в глаза: – Лучше признайся сам! Он повернулся, собираясь снова сесть за стол, и вдруг неожиданно, ногой, выбил из-под меня стул. Не ожидая такого, я упал. Поднялся, преодолевая боль в плече от удара о бетонный пол и, стараясь казаться спокойным, спросил: – Что у тебя за манера допрос вести? – Я с врагом цацкаться не буду! И не тебе меня учить, как допросы вести. Даю тебе два дня. Надумаешь признаться – сообщишь надзирателю. Уже когда конвойный за мной пришел, старлей бросил: – Не сознаешься – по-другому говорить будем! Пшел отсюда! Похоже, ситуация ухудшается, коли угрозы пошли. Правда, пока это только слова. |