Книга Исправленная летопись. Книга 2. Тайны митрополита, страница 41 – Роман Злотников, Михаил Ремер

– Никола! Никола? – рядом с Никодимом возникла Матрена. – Никола, сон, что ли, дурной увидел?!

– А?! – встряхнул головой и возвращаясь к реальности, выдохнул тот. – Что… Случилось что?! – глядя на встревоженных товарищей, пришел, наконец, в себя он.

– Мне поцем снать, – рукавом стирая кровь с вновь рассаженной губы, проворчал Никодим. – Маялся, стонал во сне, от кого-то отмахивался. Тай, тумаю, успокою… А ты в хлотку восьми да вцепись! – «Тушехуб!» – орешь, нож какой-то вылываешь.

– Чего?! Какой нож?

– Мне снать откуда?! Олал пло нош какой-то та про Тохтамыса. Да в молду двинул, – снова приложился к губе тот. – Здолов, – уважительно посмотрел он на пожилого человека. – В длужину тепе пы; цены не бутет.

– Упаси Бог, – вздрогнул Николай Сергеевич, вспоминая, как оказался в самом центре бойни у стен Москвы.

– Темоны тебя мучат, – подумав, молвил Никодим. – Мушик, видать по тепе, холосый, та на туше непокойно. Чвецку поставлю, как слуцай путет, – поднимаясь с пола да отряхиваясь, продолжал тот. – А пока, не опессуть; пола мне. За кров да ушин – поклон семной, да пола мне.

– Стой, – остановил уже собравшегося уйти мужика пенсионер. – Поешь сначала, а потом – хоть на все четыре стороны! Матрена, накрой на стол; гостя покормить надо. – Покорно поклонившись, та бросилась выполнять наказ.

– Спасипо! – поклонился в ответ тот.

Пока мужчины молча сидели у огня, Матрена скоро распарила в кипятке толченые злаки и, наполнив плашки, протянула их мужчинам.

– Садумался чехо? – дуя на горячее варево, поинтересовался Никодим.

– Сон вспоминаю, – равнодушно помешивая бурду, отвечал тот.

– А цехо вспоминать-то? Туша хте-то путешествовала… – прервался тот, чтобы ловко захватить ложку варева. Булыцкий жадным взглядом наблюдал за действиями собеседника, буквально глядя тому в рот. Впрочем, теперь он все больше склонялся к мысли, что он к происшествию на поляне не имеет никакого отношения. На секунду открыв рот, Никодим показал ряды ровных белых зубов, совершенно не похожих на те, что нашли они на поляне. – Чего пялишься? – поймав этот взгляд, подивился мужик.

– Пялюсь и пялюсь, – вздрогнув от того, что его заметили, проворчал Николай Сергеевич. Впрочем, тот, видимо, неправильно расценив этот взгляд, ничуть не обиделся. – Все зафидуют, – ухмыльнулся он беззубой улыбкой своей. – Ховолят, субья хорошие… Были, – печально закончил он.

– Пойдешь-то куда?

– А, кута хласа хлятят, – прошепелявил тот. – Вон хоть бы в камнетесы. Или в ухлешоги, – мрачно добавил мужик. – У тех век колоток; быстло откоптишь да к своим отплавишься. Так, хлядишь, и с бабой да с тетками свитимся вскоре.

– Не рано?

– А тут чего телать юлодивому-то?

– Мож, и есть чего. Сам-то говорил мастеровой, да делаешь чего? Камнетес, что ли?

– Сачем камнетес? – пожал тот плечами. – Гончал я… И тятка гонцалом был. А пратет с тетом, – плинфу горазты тедать были.

– Чего?! – встрепенулся Булыцкий.

– Плинфу, – пожал плечами тот.

– А сам-то как?! Сдюжишь?!

– Чего стюшить-то?

– Сам-то плинфу горазд делать?

– Это-то, – махнул рукой мужик. – Слыхивал полфе, да с тетом рас как-то етиный уфязался. Витывал лазве что мелком… А так и не помню. На что сейчас плинфа? Камень та терево.

– Слушай, Никодим, – разом забыв про все свои подозрения, начал Булыцкий. – Сможешь вспомнить, как делать ее?

– Плинфу-то? То – влят ли. Дюже тет внимательно все мешал. Та и нас хнал прочь. Все кричал: малы, мол, еще. Здоловее бутете, так сам ласскасу та покасу.

– Но ты же видел, как он делал ее?

– Вител.

– А вспомнить сможешь?

– Цего? Нет, – уверенно протянул он.

– Очень надо! – буквально взмолился учитель. – У меня останешься, харчом обеспечу!

– А не утушишь неналоком?

– Мож, и удушу, – пожал плечами Булыцкий. – Мне почем знать, что там еще во сне привидится. Так то же без умыслу злого! – горячо бросился уговаривать тот.

– На том, цто правду скасал – уше спасипо. А фзяться… Мошко, конечно, – подумав, согласился он, – та не фыйтет ешели нишего, так, получится; харч зазря?!

– Не получится так не получится, – пожал плечами тот. – Лукавить что не стал, уже благодарю. Так возьмешься?

– А цего не фзяться-то, за харц ешели.

На том и порешили. Не желая затягивать, Никодим в тот же день, переодевшись в теплые одежки да сухарей прихватив в дорогу, отправился по окрестным деревенькам на разведку, а Николай Сергеевич – к князю; повторять процедуру.

В палатах у Донского уже ждали. После банок и впрямь легче стало Дмитрию Ивановичу, да настолько, что в тот же день повелел гонцов отправить в монастырь Троицкий за инструментами, рецептами да ставшими вдесятеро более ценными банками. Еще повелел мальчишек привезти, которые валенок производство освоили, а в благодарность монастырю земель отписал со смердами осевшими да с наказом, чтобы и у Сергия валенками занялись, благо монахи обученные там тоже уже были.

– Ну, Николай Сергеевич [76] , – лежа на скамейке, приветствовал его Дмитрий Иванович, – давай. Убедил. Мне поперву, а потом – мальцу. И давай с этими, как их там, – запнулся он, вспоминая непривычное слово, – с банками со своими не затягивай.

– Изба мне нужна отдельная, князь, – отвечал пенсионер.

– На что? – Князь удивленно приподнялся на локте. – Чем у Тверда тебе не любо?! И простор, и почет, и девка на услужении, и баба.

– Какая баба? – Булыцкий от неожиданности аж подпрыгнул.

– Сестра Тверда. Ладная, крепкая, горячая. Вдова. Тверд еще при осаде, как Прошку стрелой татарской сбило, решил, что вы с ней – пара; да вот разминулись мы с ним после похода на псковичей. Я – в Москву, он – в монастырь Троицкий. Раны залечить да исповедаться. В дороге наказ мне: что случись, Николу с Аленой сосватать. Вот и ладь мосты, пока Тверд в отлучке. Приедет – благословит вас, да в добрый путь! Давеча же говаривал тебе, а?

– Погоди, князь, – поразился Булыцкий настолько, что даже и забыл и про фитиль, горящий на спине у Дмитрия Ивановича, и про банку, занесенную над спиной пациента. – Ты это, что же? Сватаешь меня? С чего бы вдруг? А родители что же? – уже совсем некстати ляпнул трудовик.

– Сироты, так что брату старшему и решать. А там, как Тверд просил, так и сватаю! Да и тебе говорю, что бобылем хватит ходить. Вон, дел и так невпроворот, а ты, что баба в доме: сам стряпаешь да за избой следишь. Видано ли то? Ты бы дельным лучше чем занялся!

– А что, руки сложа сижу, что ли? – спохватившись, прилепил он таки банку.