Онлайн книга «Исправленная летопись. Книга 2. Тайны митрополита»
|
– А не сушить если, да сразу в обжиг? – Ты, Никола, нелепицы не голоди! Говаливают: смыфлен, а невесть чего как скафефь! Ластлескается фе, и тлуды все – псу под хвост. Без суфки – никак нельзя! – Так эти-то сделал?! – Так и на эти влемени школько уфло! Тень, што ли, думаефь, один?! Фалаф, вон, плифлось ставить, цтобы внутли тепло было да сохли помаленьку хоть килпицики! Потом уже – ф охонь. Ты бы, чем нелепицы голодить, баньку стопил. Вифь, вон, совсем исмалался. – Только сейчас Булыцкий обратил внимание на то, что и без того неказистые лохмотья товарища перепачканы глиной вперемешку еще там с чем-то. – Да и вфей бы выпалить, – продолжал тот. – Заели смелть как! – Баньку стопим. Есть-то хочешь? – Давай! – кивнул Никодим. – Уш сколько не зламши толком. Так, сухали, да колешки. Смех, а не халц! – Наяривай! – Тут же появилась Матрена, наполнившая плошки мужчин свежесготовленной кашей. – Ты, Матрена, к Твердовым сходи да попроси баньку натопить, – обратился к ней трудовик. – Своей, вишь, пока не обзавелся, – уже к Никодиму обратился он. – А каска-то холоса, – расплылся в улыбке тот, обнажая покалеченные десны. – Тут, са тепя, гофаливают, Алену Твелдову отдают? – резко сменил он тему разговора. – Не твое дело, – буркнул в ответ тот. – Мосет, и не мое, да только сля ты на нее собацисшся, – забросив в рот новую порцию варева, он, кое-как размяв ее уцелевшими зубами, почти не жуя, заглотил ее. – Ладная она, та только попеременилась, как вдовой стала, а тут еще и от Тверда весточка нехорошая. – Чего вдруг умным стал таким? – Не умным, а вазным. Я тепель – Николин, – гордо подбоченился одноглазый. С дворовыми Агены знаюсь теперь, они и рассказали. – Это ты плинфу так делаешь, – насупился Николай Сергеевич. – Так то – пока ты в томе Твелда зил, – развел руками тот. – А с ним-то что? С Твердом?! – А мне поцем снать? Цто слыхивал, то и ласскасал. – Чего это вдруг ты заботливый стал такой, а? – чуть перекипятившись, отвечал пожилой человек. – Чего вдруг поучать решил? – Не ладно это, кохда людины друг об друге худо думают. Вот ты пло Алену нефесть цего мыслись. И она пло тебя. А оба латные. Оба сфетлые. – Мудрый, что ли? – Ну, мудлый. Только моя мудлость – она от зизни моей. И у тебя мудлость, только по зизни твоей она длухая. Тепе пы хоть заховолить с ней поплобовать. Оно федь дело лешенное узе, говаливают. Твелда вон здут та зенят вас. – Ты-то откуда знаешь? – Так все кому не лень ховолят! – Спасибо тебе, – вдруг совершенно искренне обратился к нему Николай Сергеевич. – Да на сдолофье, – пожал плечами тот. Дверь распахнулась, и до слуха мужчин донесся задорный смех и звуки шагов. Несколько секунд, и в комнату вошли Милован с Матреной. Раскрасневшиеся от смеха, они, впрочем, разом утихомирились, едва напоровшись на тяжелый взгляд Николая Сергеевича. – Весело, да?! – метая молнии прошипел он на парочку, да так, что даже и Милован, стушевавшись, разом побледнел. – Сказано же было: сватов засылай! А то, вон, гляди, кому другому Матрену отдам! – при этих словах Милован, оскалившись, чуть подался вперед, а девушка, покорно склонив голову, как показалось Булыцкому, даже улыбнулась, что ли… – Уж я отучу до свадьбы гулять! – Пенсионер, упершись руками в стол, попытался встать на ноги, но тут же тяжелая рука Никодима легла ему на плечо, не давая подняться. – Не самай, – негромко, но твердо отчеканил калека. – А тебе, – обратившись к девушке, продолжил тот, – слам вести так. Никола теперь – человек увасаемый! Поди! – Руки! – рявкнул было пенсионер, но клешня гончара с такой силой стиснула плечо, что в глазах потемнело от боли, и пожилой человек с легким стоном снова приземлился на скамью. – Поди, тебе сказано! – уже теперь Никодим, повысив голос, глянул на девушку, да так, что та поспешила скрыться с глаз долой. – И ты, – кивнул он бородачу. Тот, не вступая в спор, резко развернувшись, вышел прочь. – Ты кто таков, в доме чтобы моем хозяйничать?! – зло выдавил преподаватель. – Я – госць, – спокойно отвечал мужик, – а ты – дадон! – Чего?! – Того, цто власть поцувстфофал и ласкомантовался сласу! Так не поялин ты, и не заносись! – Чего?! – Того, что софет тепе от целофека снаюсехо. Я фон о себе тосе невесть цего удумал. А Боха не опманесь! Бох он казтому испытание по-своему устлаивает. Выделсит – нахлада. Сломится – до лиха недалече. – Заношусь, говоришь?! И тебя что приютил, заношусь, стало быть, да?! – резким движением стряхнув-таки руку оппонента, поднялся на ноги пенсионер. – Не ловня я тепе, – сбавил обороты Никодим, – та только и я кое цему науцить моху; лись бы ты до науки той охоц пыл. – О чем это ты? – А о том, цто в гнефе своем и слеп, и хлух, и хлуп. А по-моему, как в хнеф скатился, так и все, плопал. Тут и до лиха неталеце. В хнефе кохда людина, так и тьяволу – подалок. Челес такого тела челные тволить – тело милое! Ты тела-то латные тволишь; вон о силотко тволовой посаботился, та свадьбу на милом ей по цину устлоить лесил – усе слафа Боху. Вон как ты ласолался, так и залтелась; узе за то одно по хлоб зизни благотална тепе путет! – Меня бы еще кто спросил, кто мне мил-то… – Воля на все Бошья, – пожал плечами его собеседник. – Оно, ешли по сутьбе ладится так, то и нечего напелекол пелеть, а ты… – Мужик раздосадовано махнул рукой: чего, мол, с тобой говорить-то! – Может, то здесь воля Божья, а там, я откуда, поперву у парня с девкой спрашивают, а потом уже… – Ну, так и фосвращайся туда, откуда ты! Сдесь то цего сидифь та налод муцишь, а?! – Если бы я только мог… – Детки с шенкой там, цто ли? – Нет уже женки-то. Извели. Детки да внуки. – Хочефь томой, к своим? – осторожно поинтересовался гончар. – К своим – да, домой… – Он задумался, словно примеряясь; а хочет ли на самом деле вернуться назад, ко всем этим псевдобоярам, служкам, да БКМ, или нет. – А домой и не хочу. Нечего мне там делать. Кто я там? Да буян, которого только потому и терпят, что мальцов за «спасибо» наукам поучает. А так, кто хочет, тот ноги и вытирает. Там – сыновья да внуки. Здесь – вы все: ты, Милован, Матрена, князь. Те, нужен кому я. А там – убогость. Здесь я нужен, да толк с меня есть, там – потешный. Нечего мне там делать. Здесь мое место. – Ну так и не клуцинься тогда попусту. – Плинфы дай, до лета. Хоть на две печки, – не желая вступать в ненужную дискуссию, Булыцкий перевел тему в другое совсем русло. |