Онлайн книга «Юность Барона. Книга 1. Потери»
|
– Возможно, он полагал, что переписка офицеров не подвергается столь жесткой цензуре и перлюстрации? – Если Солженицын это полагал, значит, он идиот. А идиоту в разведке делать нечего. Хотя бы и в звуковой. Но, поскольку мы его за такого не держим, возникает резонный вопрос: а на хрена тогда писал? Вот лично ты можешь ответить? Пускай бы и в предположительной форме? – Если честно, нет, не могу. – А вот я – могу. Но не стану. Дабы ты, Олег Сергеевич, окончательно не утвердился в своем странном мнении, что я, ни много ни мало, ополчился на сего литературного деятеля. – Вы меня не так поняли, Владимир Николаевич. Я всего лишь хотел сказать… – Я понял тебя ТАК, Олег Сергеевич. Ты, наверное, сейчас думаешь: с чего это нынче старый дурак пустился в пространные размышлизмы? Отвечу как на духу. Вчера, по случаю встречи со старым товарищем, я позволил себе несвойственно злоупотребить. И вот теперь, как всякого человека, мучаемого похмельем и раскаянием по поводу содеянного, меня мутит от работы и пробивает на душеспасительные беседы. Знакомо тебе подобное эмоциональное состояние? – Вы же знаете, я не пью. – Ах да, ты ведь у нас спортсмен! Что ж, завидую и сочувствую одновременно. Так о чем бишь мы? – О Солженицыне. – Точно. Так вот, лично мне на этого вашего Исаича – насрать и розами засыпать. В отличие от тех же, помянутых тобой, отдельных членов ЦК, что якобы придерживаются схожей позиции. К слову, персональный списочек мне, перед докладом Семичастному не забудь представить. А чего ты так с лица сбледнул? Слово – не воробей, затянул песню – допевай хоть тресни… И последнее, Олег Сергеевич, чтобы уж расставить все точки на «ё»: я к нынешней оттепели, как ты давно мог заметить, своеобразно отношусь. – Да уж. – Своеобразно и, условно говоря, настороженно. Но отнюдь не потому, что я такой вот зверь, который жаждет всех строить, прессовать, преследовать, «держать и не пущать». Я все-таки человек достаточно умный, чтобы понимать ущербность подобной позиции. Но при этом я знаю и другое. Один из синонимов оттепели – либерализация. В моем вольном переводе с французского, это не просто расширение свобод, но, в определенном смысле, расслабление. Оно же – послабление. Так вот, есть такая старая лагерная поговорка. Грубоватая по форме, но глубокая по сути: «Расслабленных в жопу трахают». Улавливаешь, о чем я? – Кажется, да. – В таком случае все. Даю установку: стереть предыдущую информацию. Новая вводная: метнись, пожалуйста, до буфета, пока не закрылся, и попроси у Елены Санны бутылочку коньяку. Скажешь, персонально для меня, она даст. * * * – …Ну, Барон, ты даешь! Это ж надо было до такого додуматься! Не голова, а Дом Советов! – Шаланда откинулся на спинку до пружин вытертого спинами и временем сиденья и захохотал, вздрагивая круглым, как футбольный мяч, животом. С момента взятого в Столешниковом старта возбужденное оживление, смешочки и откровенный гогот в салоне «Победы» не прекращались ни на секунду. Тем временем сидящий впереди Барон избавился наконец от своего горба, сооруженного из набитой товаром наволочки, засунутой под новенький финский пинджачишко с плеча ответственного партийного работника, и перебросил его на заднее сиденье. – Держите, бродяги. – Что там? – заинтригованно спросил «рулевой» Гога. – Меховые воротники, столовое серебро, цапки-побрякушки и еще какой-то хлам. – Вот это я понимаю! Питер – бока повытер! – восхитился Шаланда. – Ну чё я вам говорил? Барон – вор фартовый! – А я и не сомневался, – с готовностью подтвердил Казанец. – Это все Гога. – Ты это, Барон… в самом деле… Ежели я вчера лишнего брякнул… то не со зла, а просто… – Хорош! Откусили и забыли! – Тебя сразу на Ленинградский? – Да, сделай такое одолжение, – кивнул Барон и обернулся к сидящей позади троице: – Я в дорогу рыжьё, ювелирку, шмотки брать не стану. Так что вы мне пока часть доли наличманом отслюнявьте, а остальные расчеты в следующий приезд произведем. – Как скажешь, любезный! Ёршик! Кюпюры у тебя? Скока там набралось? – Щас посчитаем. Ёршик порылся в стоящей на коленях сумке, выудил из нее упакованный в газету «кирпич», развернул и профессионально зашелестел дензнаками. Минуту спустя торжественно озвучил итоговое: – Без семи червонцев две штуки на круг. – И это не считая остального прибытку! – присвистнул Казанец. – Не фигово девки пляшут! – Надеюсь, никто не будет возражать, если в качестве аванса я возьму половину? – О чем речь, Барон! Ёршик, отстегни человеку его долю! – Мой тебе совет, Шаланда: картину зашхерьте и временно про нее забудьте. А я пошукаю в Ленинграде, кому сбагрить. Здесь, в столице, лучше бы не светить. – Как скажешь, Барон. Сегодня ты банкуешь. Тем более я вааще не представляю, кому и за какие тити-мити ее впарить можно. Скока, мыслишь, этот Айвазян стоить могёт? – Не меньше трех. – Мать моя женщина! – охнув, закатил глаза Казанец… Минут через пять «Победа» лихо вырулила на круг площади Трех вокзалов и остановилась напротив центрального входа на Ленинградский. Пока Барон прощался с мужиками с задней парты, Гога услужливо метнулся к багажнику, достал чемоданчик гостя и вручил отбывающему питерцу со смущенно – уважительным: – Еще раз, Барон! Извини, что я поначалу того… черта в тебе увидел… – Много текста, Гога. Прощевай. Надеюсь, скоро увидимся. – Легкой дороги, Барон! Скинув пассажира, «Победа» снова вернулась на круг и покатила на северо-восток, в сторону родных Сокольников. Дождавшись, когда ее силуэт скроется в общем потоке машин, Барон подхватил чемоданчик и направился к зданию вокзала. Однако не Ленинградского, как мыслилось подельникам, а Ярославского. Здесь, отстояв небольшую очередь, он сунул голову в окошечко кассы и поинтересовался: – Барышня! А когда уходит ближайший до Перми? – Завтра утром. В 6:15. – Хм… А до станции Галич? – Минуточку… Через сорок минут отправляется пассажирский «Москва – Шарья». Он останавливается в Галиче. Время прибытия – 9:30. Билеты есть. – А Галич, я правильно понимаю, это ведь пермское направление? – Пермское. – Тогда выпишите мне один до Галича. – Вам купе или плацкарту? – Знаете, я, буквально на днях, ездил в купейном. И как-то оно мне не глянулось. Потому – давайте плацкарту… * * * Вот она жизнь. Во всей своей черно-белой полосатости. |