Книга Сэндвич с пеплом и фазаном, страница 64 – Алан Брэдли

– Простите, что побеспокоила вас, – сказала я, поворачиваясь к двери.

– Нет, постой, – окликнула меня мисс Моут. – Не обижайся.

Я слегка опустила плечи в знак поражения.

– Не стоит строго судить старую женщину, – продолжила она смягчившимся голосом. – Посмотри на меня.

Вопреки моей воле мои глаза отводило в сторону, словно их притягивал магнит. Напрягая глазные мускулы, я заставила себя встретить ее взгляд.

– Я не всегда была такой, знаешь ли, – сказала она, неохотно указывая руками на свое тело. – Нет, эта бесполезная скорлупа не всегда была такой, как ты ее видишь.

Ее смех прозвучал как лай, указывая на иронию ситуации.

– Как это произошло? – выпалила я, не сумев сдержаться.

Уставившись ей в глаза, я обнаружила, что не могу отвести взгляд.

– Ты первый человек в академии, спросивший об этом, – произнесла она.

– Извините, – сказала я, зная, какой волшебной, отмыкающей уста силой обладает одно это словечко.

– Не стоит, – возразила она. – Все вокруг извиняются. Будь выше этого.

Я подождала, пока электричество в воздухе уляжется.

– Когда-то я была такой же, как ты, – начала она, и ее слова казались очень старыми. – Ты знаешь, так иногда пишут на могильных плитах.

Конечно, я знала. На кладбище Святого Танкреда имелось несколько вариаций этого стихотворения:

Прерви, прохожий, свои мечты!

И я был тоже таким, как ты.

И ждать недолго тебе, поверь,

Чтоб стать таким же, как я теперь.

Это чуть ли не мое самое любимое стихотворение, в отличие от Китса или Шелли, писавших куда менее практичные вещи.

– Это был несчастный случай, – хрипло и отрывисто продолжила она. – Автомобильная авария… деревня… долина… пикник… подруга… Ее выбросило наружу, а я, – она потрогала, почти погладила резиновые шины своего кресла, – застряла между колесами.

Я собиралась было сказать, что мне очень жаль, но удержалась.

– Единственное мое утешение – то, что теперь я могу проводить больше времени здесь, среди моих настоящих друзей.

Она описала рукой круг, охватывая стеклянные сосуды с чучелами животных.

– Они тоже в ловушке, видишь? Мы в одной лодке. Можешь посмеяться, если хочешь.

– Это не смешно, – ответила я. – Это трагично.

Я подумала, что бы я почувствовала, если бы больше никогда не смогла пролететь ласточкой по сельской тропинке, крутя педали «Глэдис», спускаясь по Гуджер-Хилли и проносясь по каменному мостику в Изгороди. В таких случаях я обычно кричала: «Яруууу!»

В комнате повисло молчание, и я отвернулась от мисс Моут, словно меня внезапно заинтересовали экспонаты на витринах.

Я сняла с полки коричневый череп и повертела его в руках.

Не верю своим глазам!

Тихо. Спокойно, – велела себе я. – Невозмутимое лицо, жесткая верхняя губа… Все что угодно, лишь бы не выдать себя.

– Не трогай! – выкрикнула мисс Моут. – Эти образцы нельзя трогать!

– Извините, – сказала я, не удержавшись, и вернула ухмыляющуюся голову на место.

– Я снова это сделала, верно? Но, как я уже сказала, не стоит судить старую женщину слишком строго.

– Все в порядке, мисс Моут, – сказала я, изо всех сил стараясь выглядеть нормальной, что не так-то просто. – Я все прекрасно понимаю. Дома в Англии у меня есть очень близкий друг, прикованный к инвалидной коляске. Я знаю, как это ужасно.

Я подумала о старом добром докторе Киссинге, сидящем в ветхом кресле в Рукс-Энде, который в своей домашней куртке и шапке с кисточкой, с вечной сигаретой во рту чувствовал себя как у Христа за пазухой. Доктор Киссинг никогда не жаловался на свою участь, и я мысленно попросила у него прощения за то, что могла так подумать.

– Ну что ж, ладно, – резко сказала мисс Моут и прочистила горло, перед тем как сменить тему. – Вернемся к твоему личному делу… Говоришь, ты боишься?

– Не столько боюсь, как беспокоюсь, – призналась я. – Дело в Рейнсмитах.

На большее я не осмелилась.

– А что с ними? Они тебе что-то сделали?

– Не мне, – ответила я. – Но, может быть, другому человеку.

– Кто? – настойчиво спросила она, забыв о склонениях.

– Не могу сказать. Школьные правила запрещают.

Изображая собою само благоразумие, в глубине души я улыбалась. Защищаться, прячась за правила, – это хитрый трюк, все равно что использовать мышь, чтобы вызвать панику среди слонов врага и заставить их затоптать его до смерти. У Шекспира была цитата на этот случай (как и на любой другой): «землекопа взорвать его же миной», что, по словам Даффи, означает победить врага его же оружием.

– Забудь о правилах, – сказала она. – Когда ребенок в опасности, какие могут быть правила?

Любопытно, кто, по ее мнению, в опасности? Я призналась, что испугана и обеспокоена, но ни слова не сказала об опасности.

– Что же, – успокаивающе сказала она, – расскажи мне о Рейнсмитах.

– Я думаю, они могли кого-то убить.

– Кого? – тут же спросила она. – Конкретно.

– Клариссу Брейзеноуз.

Я могла бы упомянуть имена ле Маршан и Уэнтуорт, но решила быть проще. Я уже высказала мисс Фолторн свои подозрения, что эта троица жива, но мисс Моут была не в курсе.

Открытие части информации – острый нож, которым можно пользоваться снова и снова, пока ты ведешь себя осторожно.

– Это очень серьезное обвинение, – заметила мисс Моут. – Ты уверена?

– Нет. Я только думаю, что они могли это сделать. Но мне надо было с кем-то поделиться.

– Что ж, я рада, что ты мне сказала. Я прослежу, чтобы…

Где-то прозвенел колокольчик, и через несколько секунд коридоры наполнились звуками шагов. Взрывы смеха становились все ближе и ближе, и внезапно на нас обрушилась орда.

– Позже, – произнесла мисс Моут, четко артикулируя, чтобы я услышала ее сквозь шум. – Поговорим позже.

И внезапно к ней вернулся голос, и она хрипло прокричала:

– Девочки! Девочки! Девочки! Мы не дикари!

Я кивнула ей, давая знак, что поняла, и словно лосось, пробивающийся вверх по течению, протолкалась к выходу.

Я осторожно пробралась обратно в свою комнату. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.

Оказавшись в «Эдит Клейвелл», я закрыла дверь и прижалась к ней спиной. Теперь, в безопасности, я перестала контролировать свое дыхание, и оно вырывалось из меня судорожными толчками. Голова закружилась.