Книга Три женщины одного мужчины, страница 78 – Татьяна Булатова

– Не сейчас, – сразу же пресек любые обсуждения Евгений Николаевич в ответ на вопрос, как будут выглядеть их отношения.

– Почему? – растерялась Марта Петровна, всерьез планировавшая совместное будущее почти завтра.

– Мне нечего тебе предложить, – мрачнел Вильский, вспоминая запущенную до безобразия квартиру матери. Кира Павловна, словно нарочно, завидуя сыновьему счастью, мудровала над ним и категорически сопротивлялась любым нововведениям на своей территории. «Давай я душевую кабину поставлю», – предлагал ей ценивший чистоту и комфорт Евгений Николаевич. «А как я мыться буду?» – подскакивала на месте Кира Павловна. И Вильский терпеливо объяснял матери весь процесс от начала до конца. «Нет! – отказывалась от благ цивилизации Кира Павловна и добавляла: – Это не мытье, а одно мучение». «Так ты даже не пробовала!» – начинал раздражаться Евгений Николаевич, измученный ее капризами. «И не буду! – заявляла она ему и показывала нужное направление: – У своей ставь, а в моем доме – я хозяйка».

– Не переживай, кот, – успокаивала Вильского Марта и обещала повлиять на Киру Павловну.

– Это бесполезно! – Евгений Николаевич хорошо представлял, во что это может вылиться. Но Марта Петровна была уверена в своих дипломатических способностях и тайком от Вильского делала необходимые шаги.

– Кира Павловна! – щебетала она в ухо недовольной старухи. – Мы тут с Женей посовещались и подумали, может, нам ремонт у тебя сделать?

– Это кто? – притворялась глухой Кира Павловна и, несколько раз прокричав «Алле! Алле!», вешала трубку.

– Ты что, моя?! – не сдавалась Марта, все-таки дозвонившись до упрямой бабки. – Не узнала, что ли?

Кира Павловна молчала.

– Это я.

– Ну, – обозначала свое присутствие зловредная старуха.

– Вот тебе и ну! – жизнерадостно хохотала Марта на том конце провода. – А я думаю, чего меня моя не узнает?! Не слышит, значит.

– Все я слышу, – бурчала Кира Павловна.

– Давай, моя, приеду? Помыть там, убраться… спинку почесать, носик подтереть… Чайку попьем, поговорим.

– Не инвалид: сама уберусь, сама помоюсь, – отказывалась от ее помощи Кира Павловна, не желавшая принимать на своей территории «эту проститутку», о чем, разумеется, не забывала сообщить сыну. – Где ты эту шалаву нашел? – бушевала она и стучала себе по лбу, не осмеливаясь прикоснуться к угрюмому Вильскому. – Нет чтоб на Вальке жениться! Работящая, хозяйственная, скромная… Выбрал!

– Оставь меня в покое, – отмахивался он от матери, как от назойливой мухи, и проклинал себя за то, что, разойдясь с предыдущей женой, попросил временного приюта у Киры Павловны.

– Живи, – смилостивилась она тогда и поставила условие: – Здесь не курить. Женщин не водить.

– А дышать-то мне, мать, здесь можно? – горько усмехнулся Евгений Николаевич и с грустью обвел взглядом разрушающееся на глазах когда-то крепкое Кирино царство.

– Живи! – по-царски махнула мать рукой и снова почувствовала себя владычицей морскою.

– Переезжай ко мне, – протягивала Вильскому ключ от собственного сердца Марта.

– Не могу, – отказывался Евгений Николаевич и шумно вдыхал запах ее рыжих волос.

– Почему, моя? – недоумевала возлюбленная и забывала следить за речью. Но Вильский совершенно не обращал на это внимания: все, что произносила эта женщина, казалось ему хрустальным звоном райских колокольчиков. Не слыша прежде ничего подобного, он радовался каждому слову как ребенок и не замечал никакого несоответствия между возрастом Марты и особенностями ее речи. – Кот мой! – обнимала она его. – Рыжий мой кот! Сколько веревочке ни виться, конец все равно будет…

– Даже не знаю, – вздыхал Евгений Николаевич.

Вильский, разумеется, не желал скорой смерти матери, но где-то в глубине души считал, что та заедает его жизнь. Последнюю, между прочим.

– Эх, Машка! – жарко дышал он в короткую шею лежавшей рядом Марты Петровны и раздумывал над тем, как причудливо воплощается цыганское предсказание о трех жизнях.

– Ничего удивительного, – тут же заявила Марта, услышав легендарную историю из уст Евгения Николаевича. – Я, например, как только тебя увидела, сразу же поняла: что-то будет. Хотя ты и не в моем вкусе, котенок, – хитро прищурилась она и поцеловала «котенка» в лоб. – Рыжий и толстый. И усатый. Роднулькин мой, кисулькин, Женюлькин.

– А это тебе как, Машка? – полюбопытствовал Вильский и протянул отполированную до золотистого блеска трехкопеечную монету.

– Советская?! – взвизгнула Марта и схватила блестящий кругляш.

– Советская, – с гордостью подтвердил Евгений Николаевич. – Та самая.

– На шею надо повесить. Дырочку просверлить и повесить, – Марта неожиданно стала серьезной, – а то выпадет из штанов, не заметишь.

– Не выпадет, – заверил ее Вильский и ошибся. Выпавшую из кармана монету Марта Петровна неоднократно обнаруживала то рядом с кроватью, то на кресле, то на диване.

– Моя? – удивлялся Евгений Николаевич, как будто здесь могла быть еще чья-то.

– А чья? – легко хлопала его по лбу Марта, а потом устраивалась у него на коленях и начинала увлекательный рассказ из серии «Взаимодействие полов». – Ты только подумай! – жаловалась она Вильскому на бывших поклонников. – Ни один из них не догадывался предложить мне где-нибудь отдохнуть. Как говорится, ели-пили, бабу любили, а как черед пришел – просто забыли. Спасибо, бог детьми наградил: то Люля куда-нибудь отправит, то Маратик. А так – конечно, ждать неоткуда.

Понимал ли Евгений Николаевич, куда клонит Марта Петровна? Наверное, понимал. Но почему-то всякий раз у него возникало ощущение, что сам догадался. А чувствовать себя догадливым было приятно. Да и зарплата, надо сказать, позволяла: как ни крути, а оборонное предприятие, плюс патенты, плюс пенсия. В общем, на любовь мужику хватало: ущемленным, как бывало в молодости, Евгений Николаевич себя уже не чувствовал.

– Подстрахуешь на две недели? – звонил он старшей дочери и уклончиво объяснял, что срочно надо уехать.

– Ладно, – соглашалась Вера и не задавала никаких лишних вопросов. Как умная женщина, она легко признавала отцовское право на личную жизнь. Зато Кира Павловна рвала и метала, но, ничего не добившись, инсценировала сердечные приступы и не раз укладывалась на смертный одр.

– Все, – многозначительно изрекала она в трубку и слабым голосом сообщала: – Уехал с этой своей лярвой в санаторий и бросил мать одну. Помирай, мол, Кира Павловна, туда тебе и дорога… В холодильнике мышь повесилась: молока нет, масла нет, мяса нет. Кошка голодная. Тоже скоро сдохнет. Будем лежать вдвоем как мумии в пирамиде. Соскучишься – приходи.

И Вера, обеспокоенная бабкиным звонком, неслась на другой конец города, чтобы забить холодильник, накормить кошку и успокоить разгневанную старуху.

– Приехала? – кричала Кира Павловна из своей комнаты встревоженной внучке и через минуту появлялась в коридоре, толкая перед собой ортопедическое кресло на колесиках. – Думала, не дождусь, – упрекала она Веру и плелась за ней на кухню, чтобы рассмотреть принесенные продукты.