
Онлайн книга «После падения»
– Почему? – Ты никогда не говорила об этом с мамой? – спрашивает он. – Нет. Мы никогда не говорили о тебе. Если даже я пыталась начать этот разговор, она замыкалась в себе, – отвечаю я, глядя, как заинтересованность на лице отца меняется смущением. – А. – Извини, – говорю я, хотя и не уверена, что мне есть за что извиняться. – Нет, я понимаю. Я ее не виню. – На мгновение он закрывает глаза, потом открывает их. Хардин возвращается на кухню и садится рядом со мной. – Отвечаю на твой вопрос: мы поженились так рано, потому что она забеременела тобой, а твои бабушка с дедушкой ненавидели меня и старались, чтобы она держалась от меня подальше. Так вот мы с ней и соединились. Он улыбается, наслаждаясь воспоминаниями. – Вы поженились назло бабушке с дедушкой? – с улыбкой спрашиваю я. Мои бабушка с дедушкой, царствие им небесное, были немножко… странные. Очень странные. В моих детских воспоминаниях осталось, как меня затыкают за обеденным столом, требуют, чтобы я не смеялась, и заставляют снимать обувь, прежде чем заходить на ковры. На мой день рождения они присылали совершенно невыразительные карточки сберегательного счета, которым можно воспользоваться через десять лет, – не лучший подарок для восьмилетней девочки. Моя мама была абсолютным клоном моей бабушки, только поживее. Хотя она старалась; мама тратила дни и ночи, пытаясь стать такой же совершенной, какой, по воспоминаниям, была ее мать. Или настолько совершенной, насколько она ее представляла, неожиданно думаю я. Отец усмехается: – В некотором смысле да, назло. Но твоя мама всегда мечтала выйти замуж. Она практически приволокла меня к алтарю. Он снова смеется, и Хардин смотрит на меня, прежде чем тоже усмехнуться. Я хмуро поглядываю на него, вспоминая его реплики по поводу моих суждений о браке. Потом снова обращаюсь к папе: – А ты был против брака? – Нет. Честно говоря, я не помню; помню только, что был напуган, как всякий девятнадцатилетний пацан. – И не зря. Мы видим, как это на тебе отразилось, – вставляет Хардин. Я кидаю на него негодующий взгляд, но отец только отмахивается. – Не то чтобы я это рекомендую, но многим молодым родителям это полезно. – Он машет рукой. – Я просто не был из их числа. – А, – хмыкаю я. Не могу представить себе родителей в моем возрасте. Он улыбается, давая мне понять, что готов отвечать еще. – Еще вопросы, Тесси? – Нет… думаю, это все, – говорю я. Мне точно не очень уютно рядом с ним, но определенно уютнее, чем если бы на его месте сидела мать. – Если захочешь узнать еще, спрашивай. А пока, если никто не против, я приму душ перед ужином? – Конечно. Давай, – отвечаю я. Просто не верится, что он тут всего два дня. Так много всего произошло с тех пор, как он тут появился, – Хардина отчислили или не отчислили, встреча с Зедом на парковке, обед со Стеф и Молли, стертый журнал вызовов – даже очень много. Это просто кошмар, куча вопросов постоянно растет, и кажется, что уменьшится она еще не скоро. – Что-то случилось? – спрашивает Хардин, когда отец исчезает в коридоре. – Ничего. – Я встаю и прохожу несколько шагов, прежде чем он меня останавливает, коснувшись моей талии и поворачивая к себе лицом. – Я хорошо тебя знаю. Скажи мне, что случилось, – тихо требует он, положив руки мне на бедра. Я пристально смотрю ему в глаза. – Ты. – Я… что? Поясни. – Ты странно себя ведешь, ты удалил все сообщения и вызовы. Он раздраженно морщится, потирает нос. – Почему бы тебе не перестать лазить в мой телефон? – Потому что ты ведешь себя подозрительно и… – Так ты все-таки в нем копалась? Разве я тебе не говорил, чтобы ты так не делала? Его негодование так меня возмущает, что кровь немедленно вскипает от гнева. – Я знаю, что не должна копаться в твоих вещах, но ты не должен давать мне для этого причины. И если тебе нечего скрывать, что ты так беспокоишься? Я была бы не против, если бы ты посмотрел мой телефон. Мне нечего скрывать. Я достаю из кармана телефон и протягиваю ему. И мгновенно вспоминаю, что, кажется, не удалила сообщение от Зеда, и начинаю паниковать, но Хардин отклоняет мою руку. – Ты это делаешь просто в оправдание своего психоза, – заявляет он. Его слова обижают меня. Но мне нечего сказать. То есть много есть что сказать, но слова застревают в горле. Я сбрасываю его руки с бедер и несусь прочь. Он сказал, что знает меня достаточно хорошо, чтобы чувствовать, когда со мной что-то не так. А я знаю его достаточно хорошо, чтобы определить, когда ловлю его на чем-то – будь то маленькая ложь или ставка на то, что кто-то лишит меня девственности; каждый раз происходит одно и то же: сначала он себя ведет подозрительно, а потом, когда я прижимаю его к стенке, сердится, защищается и наконец меня оскорбляет. – Не уходи от меня! – бубнит он за моей спиной. – Не ходи за мной! – требую я, уходя в спальню. Но через секунду он появляется в дверях. – Мне не нравится, когда ты лезешь в мое барахло. – Мне тоже не нравится, но приходится. Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной. – Не стоит. Я их удалил, потому что… это вышло случайно. Там не было ничего, что бы заставило тебя волноваться. – Волноваться? Ты хотел сказать «психовать»? Он вздыхает. – Я правда не хотел этого говорить. – Тогда перестань говорить то, что не хотел говорить. Потому что я не понимаю, что ты серьезно говоришь, а что нет. – Тогда не ройся в моем барахле. Потому что я не могу понять, могу я доверять тебе или нет. – Ну ладно. – Я сажусь за стол. – Ну ладно, – повторяет он, садясь на кровать. Не могу решить, верю я ему или нет. Ничего не прибавилось, но и не убавилось. Может, он удалил вызовы и эсэмэс случайно, а может – потому что говорил по телефону со Стеф. Распаленное воображение развивает обрывки разговора, которые я слышала, но я не могу спросить об этом разговоре Хардина, потому что не хочу, чтобы он знал, что я подслушивала. Кроме того, он все равно не скажет, о чем они говорили. – Я не хочу, чтобы между нами были секреты. Это должно остаться в прошлом, – напоминаю я. – Черт, я знаю. Нет никаких тайн; ты просто сходишь с ума. – Хватит называть меня сумасшедшей. Не тебе называть так кого-либо. |