Онлайн книга «Сандро из Чегема. Книга 3»
|
Но какое это было блаженство есть недозрелый виноград, пахнущий так, как может пахнуть только «изабелла», чувствовать, как сладостно проскальзывает в горло его кисло-сладкая плоть, слышать, как звучно шлепаются на листья ореха выплюнутые шкурки виноградин, прислушиваться к далекому звону колоколец коровьего стада, к гулкому биенью в тишине собственного сердца. Не знаю, сколько длилось это блаженство, но его внезапно оборвал грубый окрик: – Ты куда залез?! Сейчас же слезай!!! На гребне горки, с которой начиналась котловина Сабида, стоял дядя Кязым. До сих пор не могу понять, почему я так испугался его голоса. В ужасе, что я застигнут на дереве, я бросился слезать с него. Когда я отпустил виноградную плеть, она с шумом вырвалась из моих рук, и виноградный дождь, хлопая по листьям, посыпался вниз. Мой панически быстрый обратный путь сопровождался несколькими выкриками его, которые я не мог разобрать за шумом моего спуска. По-видимому, он мне кричал, чтобы я спокойнее спускался, но я не расслышал его слов. В тот вечер я услышал от дяди самую приятную похвалу, которую я когда-либо слышал в свой адрес. Он сидел в кухне перед очажным огнем и, кивнув в мою сторону, сказал маме: – Этот твой сегодня на такое дерево взобрался, куда ни один горожанин не посмел бы, хоть соберись они гурьбой под этим орехом… Мама, конечно, стала меня ругать, но я был счастлив, что дядя Кязым, обычно такой насмешливый, меня похвалил. Я вспоминаю дождливый вечер сорок второго года. Мы сидим и ужинаем у горящего очага. Дяди нет, он мобилизован рубить дрова. Вдали от дома, на самом косогоре, нависающем над котловиной Сабида, лают собаки – наши, соседские. Но мы на это не обращаем внимания, мало ли что собаки могут учуять в котловине Сабида. – Ша, – вдруг говорит тетушка и, перестав есть, прислушивается к ночной темноте, к распахнутой двери кухни. Мы перестаем жевать и прислушиваемся вместе с ней, но ничего, кроме шума дождя, отдаленного лая собак и еще более отдаленной, где-то там за перевалом, артиллерийской канонады, ничего не слышим. В распахнутой двери стоит тетушка и, неподвижная от напряжения, прислушивается к чему-то. – Вроде что-то послышалось, – говорит она и, возвратившись в кухню, усаживается за наш низенький столик. Все продолжают есть. – Ша, – вдруг снова она останавливает нас и теперь выходит на открытую веранду, – вроде чей-то голос слышится… Мы снова перестаем жевать и прислушиваемся к ночи. Но ничего, кроме шума дождя, лая собак и отдаленной канонады с перевала, нельзя различить. – Вроде чья-то корова мычит, – говорит тетушка, но мы ничего не слышим. У тетушки самый острый слух. Мы все, нас четверо детей, выходим на веранду и слушаем. В кухне остается только дедушка. Сначала мы ничего не слышим, но через некоторое время, когда собачий лай становится едва различимым, собаки побежали вниз к котловине Сабида, мы слышим, до нас доносится жалобное мычание: – М-му-уу! – Чья-то корова застряла в лесу, – говорит тетушка, – видно, ее широколапый терзает… Мы снова прислушиваемся. Сквозь порывы ветра шум дождя то усиливается, то слабеет. В свете молнии я замечаю в соседнем доме одинокую фигуру нашей двоюродной сестры Лилиши. Она тоже стоит на веранде и слушает ночь. Мать и отец ее давно умерли, единственный родной брат ее Чунка, служивший где-то на западной границе, видимо, погиб, от него нет ни письма, ни весточки с начала войны. Мы снова прислушиваемся к ночи. И теперь вдруг отчетливо доносится жалобное, как бы зовущее людей: – М-му-уу! – Вернули бы мне молодость хоть на день, – говорит из кухни дедушка, – я бы показал широколапому… – Да помолчи ты! – отмахивается от него тетушка, и мы снова прислушиваемся к ночи, к шуму дождя, сквозь который снова доносится: – М-му-уу! – Пропала, бедняга, – говорит тетушка, – как жаль, что хозяина нет… Она имеет в виду не хозяина коровы, а своего мужа дядю Кязыма. Он бы обязательно спустился с ружьем и, наверное, убил бы медведя, но его сейчас нет дома, он в селе Атара рубит лес. Я представляю себе, как в эту жуткую темень, дождь дядя спускается с ружьем в котловину Сабида, и мне становится не по себе. Я чувствую, что я бы ни за что не осмелился это сделать: ночь, жуткий дождь, крутая тропинка, ведущая в котловину, и там где-то в глубине ее разъяренный медведь убивает корову… Из козьего загона, он отсюда не виден, доносится бряканье колокольца и глухой шум. Уж не напал ли кто на коз? – Беспокоятся, чуют… – говорит тетушка, глядя в темноту. – Эгей, Адгур, – кричит тетушка в темноту, – вы что-нибудь слышите?! Она кричит в строну дома Исы, одного из братьев мужа. Там сейчас живут только брат и сестра. Остальные – отец, мать, старшая сестра – все умерли от туберкулеза. Болен и Адгур, и только Зарифа, его сестра, не тронута болезнью. – Слышим, слышим! – кричит оттуда Зарифа. – Корова из котловины Сабида. – Ваш скот на месте? – кричит тетушка в темноту. – На месте, на месте! – доносится голос Зарифы. – Эй, вы, что там случилось? – кричит тетя Маша, услыхав перекликающиеся голоса. Тетя Маша со своим семейством живет в низинке, недалеко от родника, и туда звуки, доносящиеся из котловины Сабида, не доходят. – Чью-то корову терзает широколапый, – кричит тетушка Нуца, – ваш скот на месте? – На месте! На месте! – хором вместе с тетей Машей отвечают ее дочери. На несколько минут все смолкает, и только слышен шум дождя и далекая с перевала канонада. Потом снова из козьего загона доносится лихорадочное бряканье колокольца и шум встревоженного стада. – Боятся… чуют… – говорит тетушка. Потом козы смолкают, и из котловины Сабида снова доносится мучительный рев: – М-му-уу! – Да что это он так долго с нею возится? – говорит Ремзик, самый младший из нас. – Значит, корова сопротивляется, – отвечает ему сестричка. – Разве может корова сопротивляться медведю, – спрашивает Ремзик, – дедушка, разве может? – То-то же она сопротивляется, – говорит дедушка из кухни, – мне бы на один часок вернуть молодость, я бы показал этому широколапому… – Да тише вы, – прикрикивает на них тетя Нуца, – и так ничего не слышно. В фиолетовой вспышке молнии высвечиваются наклонные струи дождя, огромная крона грецкого ореха и одинокая фигура Лилиши на веранде ее дома. Раздается резкий удар грома, и словно от этого удара в небе появились новые прорехи, оттуда устремились новые струи дождя. – Совсем лопнуло, – кивает тетушка на небо, – гори оно огнем… |