Книга Истории моей мамы, страница 16 – Маша Трауб

– Что – вот? Ничего еще не понятно. Этот Баданов может быть где угодно. Не обязательно у нас. Мог куда угодно улететь, – хмуро отозвался Соловьев.

– Ладно, давай ты объявишь Габу в розыск, и поехали к Зине. С соседями поговорим, может, они что видели или вспомнят. Поехали к Лариске, пусть ее девочки память напрягут. У нас два пропавших в один день бурята. Это уже странно, правда? Разве тебе не интересно?

– Ольга, ты чокнутая. Подписали бы протокол опознания, и я бы сейчас смотрел дома телевизор! Как ты мне надоела! Ладно, поехали…

Зина была уже в трауре – на голову повязала черную ленту и переоделась в черный балахон. Посреди комнаты на столе стояла фотография Габы с траурной ленточкой, рядом стопка водки и сверху хлеб. Зина то рыдала, то разговаривала с портретом, то кидалась к плите, чтобы сварить холодец для поминок. При этом не расставалась с маленькой кастрюлькой, из которой прихлебывала.

– Что там? – спросил Соловьев Шурика, который верно нес вахту, не оставляя свою начальницу.

Шурик пожал плечами. Мол, что там еще может быть кроме «клюковки»?

Зина была совсем пьяная. И если трезвела или думала, что трезвеет, то делала глоток из кастрюльки.

Соловьев хотел уйти незаметно, и ему это почти удалось, но Зина настигла его в прихожей и прижала к стене. Если бы повариха поднажала, от Юрки бы осталось мокрое место, так что безопаснее было не двигаться.

– Скажи мне всю правду, – с трагическим пафосом потребовала Зина. – Где его нашли?

– Зинуль, давай потом, а? Завтра? Да не он это! Вон и Ольга говорит, что не он. Не такой высокий, как твой Габа. А документы что? Их и подбросить можно. Уж поверь мне. Мы вон и в розыск Габу объявили. Найдем! Еще как найдем! Вот ты ложись, поспи, а проснешься, и все будет хорошо.

– Где? – пробасила Зина и вдавила свое декольте в грудную клетку Юрки.

– В общаге, у проституток, – прошептал начальник милиции.

– Убью, – сказала Зина и пошла к портрету, который шваркнула об пол. Водку из стопки выпила и хлебом закусила. – Пусть скажет спасибо, что умер. Я бы ему так просто не дала сдохнуть.

Тут, к счастью, подоспел Шурик и влил в свою начальницу еще «клюковки».

Прошло четыре дня. Зина была в надежных руках Шурика – стоило ей очнуться, он снова поил ее «клюковкой». А мы с Соловьевым снова дозвонились родственникам этого Баданова. Он так и не объявился. И Габа тоже числился в розыске. Ни того ни другого. По-прежнему два пропавших бурята на один поселок и один неопознанный труп. Юрка матерился и тоже не просыхал. На пятый день из Улан-Удэ приехали родной брат и племянник Баданова. Соловьев отвез их в морг. Они опознали часы и вроде как шрам на большом пальце правой ноги. Но не были уверены до конца. Однако протокол опознания подписали – Соловьев настоял.

На шестой день, учитывая, что с трупом надо было что-то делать, Юрка принял решение устроить похороны. По документам погибшим считался Баданов.

На кладбище, которое было устроено на пустыре, на выезде из поселка, прямо рядом с трассой, собрались все. Зина, все еще пьяная, кидалась на гроб в полной уверенности, что хоронит своего Габу. После очередного всплеска рыданий она проклинала покойного и обещала ему веселую жизнь в аду. Родственники, приехавшие из Улан-Удэ, были недовольны. Они считали, что хоронят брата и дядю, о чем уже сообщили всем другим родственникам – они согласились похоронить его в нашем поселке, но поминки их ждали в Улан-Удэ. Были и мы с Соловьевым, и верный Шурик. Скандала, естественно, избежать не удалось.

– Это мой Габа, что вы тут делаете? – кричала Зина на родственников Баданова. – Он умер, как собака, но я его жена! Я решаю, кто тут будет, а кто нет!

– Это мой родной брат, – убеждал Зину один из Бадановых.

– А чем докажешь? – ехидно интересовалась Зина.

– Шрам на ноге и часы, – отвечал родственник Баданова.

– А документы? – радовалась Зина тому, что последний аргумент остается за ней.

– Я же брат, что я, брата не знаю? – говорил родственник.

– А я – жена! Я сердцем чувствую! – возражала Зина.

– Что я, дядю своего не знаю? – возмущался племянник Баданова.

– А одежда? Одежда Габы! – доказывала Зина свою правоту.

– А часы? И шрам? Это мой дядя! – не сдавался племянник.

Мы с Соловьевым и Шуриком предпочитали молчать и не вмешиваться. Дело деликатное, семейное. Эти трое замолкали только для того, чтобы выпить еще «клюковки», и принимались делить труп с новой энергией.

В разгар похорон, когда Зина собиралась уже выцарапать глаза брату Баданова и заслонила своим телом гроб, не давая никому к нему приблизиться, на дороге появилась машина, военный «уазик», откуда вышли три мужика – в унтах, в шапках, в тулупах.

В принципе это было в порядке вещей. Проезжавшие по трассе машины всегда останавливались, чтобы узнать, не нужна ли помощь – и машина могла застрять или заглохнуть, и люди замерзнуть.

– Ольга, привет, Юрка, Шурик, здорово. – Одним из мужиков был Габа. Он поцеловал меня и пожал руки Соловьеву и Шурику. Мы с Юркой онемели. Стояли как столбы. Шурик, вместо того чтобы передать фляжку с «клюковкой» начальнице, приложился сам. Габа же не без интереса наблюдал, как его Зина убивается над гробом.

– Кого хороните? И почему Зина пьяная? Что тут у вас стряслось? Помощь нужна?

Я начала хохотать. Соловьев рассматривал сугробы. Шурик опять приложился к фляжке.

– А почему они ругаются? – спросил Габа, прислушавшись к разговору безутешных родственников, которые не могли поделить усопшего.

И в этот момент повернулась Зина.

– Габа? – уточнила она и упала в обморок.

Мы думали, что она от переизбытка чувств упала, но Шурик заверил, что его начальница слишком много выпила и с ней все хорошо. И действительно, оказавшись в снегу, Зина повернулась на бок и немедленно захрапела.

– Ольга, ты мне объяснишь, что здесь происходит?

– Давай до дома доедем. – Я уже даже смеяться не могла.

Мы погрузились в «уазик», оставив родственников Баданова, которые одержали победу в споре, продолжать церемонию. Они и вправду были счастливы, поскольку могли подойти к гробу и провести обряд погребения так, как им хотелось. Главное, что Зина им не мешала. Правда, несостоявшаяся вдова отказывалась вставать, и, если бы не мужики, с которыми приехал Габа, мы бы никуда не уехали. Под руководством Шурика они погрузили повариху в машину.

– Мне на работу нужно, – подал голос Соловьев.

– Даже не думай. Ты эту кашу заварил, тебе и расхлебывать, – заявила я.

Дома Габу ждало потрясение. Первое, что он увидел, – свой портрет с доски почета, перевязанный черной лентой. В холодильнике – шаром покати, а на плите – кастрюлька с «клюковкой». Загрузив Зину в квартиру и дотащив до кровати – опять же, спасибо мужикам, – мы сели ужинать. Габа достал из сумки тушку освежеванного зайца и отдал Шурику, который в фартуке начальницы жарил картошку.