Книга Пусть всегда будут танки, страница 26 – Максим Хорсун

– Так то – Турция! – Горобец махнул рукой туда, где, по его мнению, находилась Турция, но, по-моему, показал он в сторону дружественной Болгарии. – Капиталистическая страна, член НАТО! А то – Украина! Сравнил хрен с пальцем! Ты, Вов, думай, что несешь! А то и договориться немудрено.

– Украина – очень большая, – сказал упрямый Дорогов, – и люди, которые в ней живут, очень разные. И на уме у них не одно и то же. Вспомни, как наши отцы искореняли бандеровщину.

– Ты предполагаешь, – начал Апакидзе, осторожно поглядывая на командира, – что вот этот мрачный сценарий, при котором верх возьмут радикальные националисты, возможен когда-нибудь и на Украине?

Горобец надул щеки.

– Невозможно. Это даже не стоит обсуждать. Бред сивой кобылы. Украина никогда не выйдет из состава СССР! Никогда! – горячо проговорил он. – И никогда жители Крыма ни в чем не будут ущемлены! А такие прохвосты, как ты, – он указал пальцем на Дорогова, – которые, видите ли, не любят Украину, только провоцируют раздоры между нашими народами!

– Ребята, – Дорогов улыбнулся, – я, возможно, скажу сейчас крамольную вещь. Ну мы с вами из одного котла кашу едим, – он указал на изящный кофейник и блюдо со свежими плюшками и пирожками, поскольку закопченного котла с пригоревшей перловкой не было, – так что с вами я могу быть откровенным. Открытий я не делал, и семи пядей во лбу у меня нет, просто история учит, что любая империя – не вечна. – Он посмотрел на Апакидзе. – Пусть это будет ответом на твой вопрос, Гриша.

Я машинально потянулся к пирожку. Откусил кусочек и начал жевать, не ощущая вкуса.

– Приплыли, – просто сказал Прокофьев.

– Вов, ты понимаешь, чем чреваты такие разговорчики? – строго спросил Горобец.

Дорогов пожал плечами.

– Стукачей среди вас нет.

– Стучать, само собой, не станем, – подхватил Горобец, – но доложить кому следует не помешало бы!

– Мне кажется, Володя, ты видишь в присоединении Крыма к Украине какую-то большую политику, – мягко сказал Прокофьев. – Называешь Крым подарком… На самом деле все гораздо прозаичнее и имеет экономическое обоснование: Крым проще снабжать продуктами, электроэнергией, пресной водой из Украины, чем из России через Керченский пролив. Соответственно, и управлять областью сподручнее из Киева. Поэтому не лезь в бутылку: живем мы в одной стране, если что – подарим Крым обратно, в Турцию не уплывет.

Дорогов хмыкнул.

– Командир, что значит – подарим обратно? – не унимался Горобец. – Кто подарит? Ты? Дорогов подарит? Я вообще не пойму, кто вы такие, чтоб обсуждать эту тему? Товарищу Хрущеву виднее было, как поступить! И не вам осуждать или отменять решение ЦК!

– Коля! Да не кипятись ты! – Я снова попытался унять товарища. – Мы просто беседуем, не надо громких слов…

– Черта с два – просто беседуем! – Глаза Горобца сверкнули. – Я не собираюсь служить в одном экипаже с людьми, у которых черт знает что на уме!

– Да ты с самого начала не мог определиться – собираешься с нами служить или нет, – заметил ленивым тоном Алиев. – Вспомни, как из автобуса выпрыгивал…

– Левицкий! – Горобец перевел взор на меня. – Ты ведь сам украинец! Вот скажи…

– Да-а, Левицкий чистокровный украинец, – вновь улыбнулся Прокофьев.

– Командир, тебя что-то забавляет?! – рявкнул Горобец.

– А что, ты предлагаешь биться в бабской истерике? – посуровел Прокофьев. – Я не согласен с Владимиром! Я бы хотел его по-товарищески переубедить, но твои вопли и сопли мешают мне подобрать нужные слова!

Дорогов поднялся.

– Мужики! Ребята! Я на самом деле брякнул чего-то… Слишком уж расслабленное утро было, мозги поплыли. Давайте обойдемся без ссор…

– Заткнись! – бросил ему Горобец и сразу же переключился на Прокофьева. – Командир, так что ты там про сопли начал?

– …я просто хотел сказать, – продолжил Дорогов, не обращая внимания на Горобца, – что вот эта незаметная, как удаление аппендикса под наркозом, несогласованная с нами передача Крыма может иметь в дальнейшем куда более серьезные последствия в будущем, чем мы можем представить себе сегодня.

– А ты что скажешь? – рыкнул Горобец на Апакидзе.

– За водкой бы сходить, – ответил тот, заглядывая в чашку, словно в ожидании совета от кофейной гущи, – все равно сегодня делать нечего.

– Эй! – крикнул вдруг Алиев. – Нас Бугаев уже минут десять дожидается!

Мы вскочили, опрокидывая табуреты, и кинулись к дверям.

За водкой в тот день мы так и не собрались. Прокофьев пожаловался на простуду и ушел в свою комнату пить чай и читать подшивку «Науки и жизни». Дорогов отправился проводить остаток выходного с женой и дочкой, Апакидзе и Алиев ушли в Дом офицеров: один играл на барабанах в любительском ансамбле, которым руководил любитель иностранщины Шувалов, второй был записан в шахматно-шашечный кружок. Горобец тоже вроде собирался съездить с женой и близнецами в Симферополь на индийский фильм, но перед этим мне довелось пересечься с ним в курилке.

Я с ходу спросил:

– Ты, надеюсь, согласен, что об этой ссоре не должен знать никто из начальства?

Горобец странно поглядел на меня. Мне стало неловко. Это было почти все равно что обвинять товарища в доносительстве.

– Это же в интересах нашего экипажа… – неубедительно, потупив взгляд, пояснил я.

– Не боись, Василий, – процедил Горобец. – От меня никто ничего не узнает. Я тебе одну вещь расскажу, вряд ли тебе кто-то говорил… – Он затянулся так глубоко, что сгорела сразу половина папиросы. – Мой папаня служил в УПА, была такая шайка головорезов, которая называла себя армией. Отец пошел туда сдуру, решил, что так он сможет помочь построить новую цветущую Украину без большевиков.

Я удивленно приподнял брови. Горобец улыбнулся, полузакрыв глаза.

– Папаня бежал из УПА через два месяца, не выдержала душа того, что приходилось видеть, слышать и тем более – делать. Сбежав, он оказался в НКВД. Там ему предложили вступить в особый отряд, который сплошь состоял из бывших бандеровцев. Они знали секретные тропы, знали схроны, знали особые сигналы и знаки, они должны были находить и уничтожать своих бывших побратимов. Больше года отец честно сражался в этом отряде, искореняя недоделанных нацистов. За кровавую службу ему не вручали наград, даже спасибо не сказали, насколько мне известно. Ему позволили уехать подальше, в Новосибирск. И там он работал токарем на «Сибсельмаше» до тех пор, пока рак не свел его в могилу.

Я кивнул, поиграл желваками, переваривая услышанное.

– И знаешь что? – Горобец ткнул толстым пальцем мне в грудь. – До самой смерти отец боялся… Боялся, что его подвиги рано или поздно припомнят… И что придут за ним те или другие. Вот такие страсти, Василий. Вот такие черти в нашем омуте. Поэтому, дружище, о нашем с Володькой споре я никому не скажу ни слова. Но если он вздумает воду мутить, то сам ему хребет сломаю. – Он поглядел на свои огромные руки, словно в первый раз увидел.