Книга Возрождение, страница 41 – Олег Верещагин

– Черт… черт, черт… – Северин резко положил руки на висящий на груди автомат. – Черт.

– Вот то-то и оно, что он… Придется строго контролировать – кому разрешать завести детей, кому нет. Рано мы обрадовались: «Рожайте, милые!» И придется заниматься… – Харлампиев громко перевел дыхание, – заниматься отбраковкой. Я буду делать доклад на следующем Круге. А вы решайте с Советом. Это проблема. Это, я бы сказал, даже угроза.

– Черт еще раз… Утешил.

– Утешу. Нет, серьезно. По моим прикидкам, родившиеся здоровыми дети еще не раз нас удивят.

– В смысле? Я уже и гадать боюсь, что ты там ляпнешь еще.

– Например, полным иммунитетом. Мечтой и ужасом каждого врача.

– А ужасом-то почему?

– Потому что профессия врача получит резкое сокращение поля деятельности, так сказать… Я не особо шикарный специалист в этих вещах. Мои прикидки тут дерьма не стоят, по правде сказать, я не Вольфрамовый [9] из Воронежа. Но с нашим генотипом точно что-то происходит. И это что-то, видимо, положительное. Но быстро заселить планету заново не удастся. Боюсь, что даже через сотню-полторы лет речь будет идти хорошо если о «сотнях миллионов» землян. И не факт, что о многих сотнях миллионов.

– Буду ждать доклада. – Северин пожал врачу предплечье. – Ладно. Вот мои идут… сейчас и мы пойдем. Через пару неделек вернемся, а может, раньше. Воронежцы подойдут с юга, перехватят их мобильную часть около Цыг-бойни, те катят из рейда. А наше дело – найти логово и прикончить ту часть, которая там осталась. Потом встретимся с воронежцами.

– Привет им, – кивнул Харлампиев и пошел к двери – той самой, возле которой сидел Славка. Скользнул по нему странным взглядом и – усмехнулся непонятно.

* * *

В отряде Северина витязем был он один. Ковалев – врач, Славка теперь знал его хорошо, именно он каждую неделю проводил осмотры «букашек». Пятеро полузнакомых дружинников – снайпер с любовно тюнингованной «мосинкой», два пулеметчика, с «ПКМ» и «печенегом», и гранатометчик с «РПГ-7». И двое тех самых кадетов – у одного был запас лент и сменные стволы к пулеметам, у другого – две сумки с выстрелами к «РПГ».

И – Славка.

Они шли на лыжах – охотничьих, коротких, широких, – и бесконечный ровный ветер почти мгновенно зализывал за ними след. Не быстро, но целеустремленно, уверенно. Двадцать километров в день, не больше, с солидной трехчасовой дневкой, на которой всухомятку перекусывали и дремали. Ночевали в снеговой яме-полуберлоге, поделившись на две смены по четыре человека для дежурства (Славка не дежурил). Перед сном разогревали на сухом горючем нехитрую, но достаточно обильную еду, утром пили чай с галетами. И снова шли. Часто – на первый взгляд идиотскими петлями, чтобы обойти зоны заражения, расползшиеся по местности смертельными кляксами.

Славка уставал, но не смертельно. Мерз по ночам, но – не слишком. Почти все время молчал и думал. Мысли были о разном, обстоятельные и спокойные. Раньше он не поверил бы, что можно быть таким спокойным, почти все время молчать и чувствовать себя так уверенно, передвигаясь километр за километром по миру, полному снега, ветра и жуткого холода.

Кстати, теперь он вполне оценил, зачем на одежде сквозная прорезь ширинки. Хотя предназначение этой щели понял уже давно.

Ему никто специально не рассказывал, куда и зачем они идут. Но и не скрывали – и из коротких разговоров Славка понял окончательно: им предстоит уничтожить логово последней большой банды в округе. То есть они идут в бой.

Первый настоящий бой в его жизни.

Наверное, он должен был испытывать какое-то волнение. Ну, положено так, разве нет? Размышлять о том, что придется убивать, мучиться мыслями о моральном выборе…

Ничего этого Славка не испытывал. Температура держалась около сорока, Жорке Тополькову отпилили голову, и тетя Оля больше никогда не дождется Никитоса в своем маленьком домике.

Какой моральный выбор? О чем вы?..

Белая пустыня не имела конца. Сложно было себе даже просто представить, что под этим снегом – целый мир. Его вехами остались деревья да кое-где крыши домов, или самых высоких, или стоявших на пригорках. Они напоминали, что еще три года назад в этой местности жили сотни тысяч человек.

Кое-кто, наверное, жил и сейчас где-то в этих почти невидимых под снегом деревнях. И звери некоторые уцелели, иногда встречались следы. Но ни выявление выживших, ни охота или спасение животных сейчас не интересовали отряд.

Заночевав последний раз в небольшом лесу, Северин через три часа после подъема вывел отряд к городской окраине. Пурга чуть унялась, и впереди серыми призраками рисовались многоэтажки «спального района», а дальше – за ними и над ними – и вовсе призрачные силуэты нескольких колоколен. И паутинный диск колеса обозрения. Когда-то в городе жило почти триста тысяч человек. На него упали две боеголовки, но они разорвались над аэродромом и над центром города, где дислоцировалась бригада спецназа ГРУ. Как и все многоэтажные капитальные застройки, город оказался вполне устойчив к взрывам, даже ядерным – многочисленные тесно стоящие здания быстро «глушили» ударную волну, да и гореть бетонные и каменные строения были не очень склонны. Самое страшное, конечно, – радиоактивное заражение. Именно оно и убило город. Оно – и междоусобные побоища за еду, за тепло… за все то, чего, оказывается, было катастрофически мало в любом большом городе прошлого.

Они шли пару километров вдоль железной дороги. Тут снега меньше намного, и почти везде видны останки людей. Кости, кости, кости… Около места, где столкнулись два состава, Северин объявил привал, буркнув:

– Почти пришли.

– А пути рано или поздно придется расчищать, – сказал кто-то из дружинников. Они заговорили об этом, а Славка отошел. Нет, не в туалет. В туалет надо было там, где ветер и снег тут же все заметают и развеивают запах. Ни в каких зданиях и вообще в затишке этого делать нельзя – никогда не знаешь, кто наткнется на эти твои следы через час-другой. Запах же в холодном воздухе закрытых помещений вообще держится очень долго.

Он поднялся в вагон пригородного поезда, соскочивший с рельсов и врезавшийся колесами в землю, но не упавший. Двери были открыты, в тамбуре гулял сквозной ветер. Но дверь в сам вагон была задвинута и легко откатилась на ролике с тихим шуршанием.

Снега внутри почти не было, только под двумя выбитыми стеклами с левой стороны. Правая сторона, все скамейки, была буквально завалена скелетами. Необъеденными – видимо, поработали черви раньше, чем наступили холода. Люди побоялись уходить, ждали, ждали… а потом уйти уже не смогли, умерли скорей всего от лучевки.

Почти половина скелетов – они сгрудились в дальнем торце вагона – детские. Уцелевшая одежда, рюкзачки – все выглядело неожиданно ярко, почти било по глазам. Славка отвык от ярких цветов.

Он подошел ближе. Всмотрелся. Почти на всех майках, рубашках – легких… ах да, было же лето! – виднелись наспех нашитые лоскуты с надписями. Фамилии, имена, возраст. Глупые просьбы позаботиться, в которых было идиотское, наивное, жуткое непонимание того, что заботиться некому и поезд идет в никуда.