Книга Человек с острова Льюис, страница 33 – Питер Мэй

Несколько раз я смотрел на Кэтрин, пытаясь поймать ее взгляд. Но она глядела только на свои сложенные на коленях руки или в окно и ни разу не подняла глаз на меня. Я не знал, о чем она думает, но чувствовал ее страх. Даже в том возрасте я понимал, что девочкам в жизни грозит гораздо больше опасностей, чем мальчикам.

Мы почти два часа ждали на Квин-стрит, прежде чем сесть на другой поезд. На этот раз мы ехали на северо-запад, через самые красивые места, которые я когда-либо видел. Горы в снежных шапках; мосты, перекинутые через чистейшие бурлящие протоки; лесные угодья; виадуки над ущельями и озерами. Я помню, как увидел среди дикой природы крохотный домик с белеными стенами. Вокруг него со всех сторон вставали горные пики, и я задумался, кто может жить в таком месте. Здесь было не менее одиноко, чем на Луне.

Когда мы, наконец, приехали в порт Обан на западном берегу, уже начало темнеть. Обан — приятный городок: дома там выкрашены в разные цвета, а у пристани выстроилась огромная рыбацкая флотилия. Там я впервые увидел море. На берегу возвышался огромный каменный собор. Гавань была окружена холмами, и закат окрасил ее в цвет крови. Ночь мы провели в доме недалеко от собора. В нем жил священник, но он не стал разговаривать с нами. Домоправительница разместила нас в двух крохотных комнатах на чердаке, с мансардными окнами в скате крыши. За весь день мы ели только сэндвичи в поезде да тарелку супа после приезда в Обан. Я лежал в кровати, слушал, как урчит у меня в животе, и не мог заснуть от голода. Но если Питер что-то и слышал, то он не подал вида. Заснул как младенец, впрочем, как и всегда. А вот я не мог перестать думать о Кэтрин.

Я дождался полуночи, когда все огни в доме погасли, и тихо вылез из кровати. Я долго стоял у двери, прислушиваясь, потом открыл ее и выскользнул в коридор. Комната Кэтрин была всего в нескольких шагах. Я постоял снаружи, слушая доносящиеся изнутри звуки. Они были ужасающе похожи на сдавленные всхлипы. У меня возникло очень дурное предчувствие. Малышка Кэтрин была сильной девочкой. Раз она плачет, значит, дело плохо. Я знал ее уже год и за это время ни разу не видел в слезах. Ну, разве что в тот раз ночью, на крыше Дина. Но она не подозревала, что я видел ее слезы.

Я повернул дверную ручку и прошмыгнул в комнату. Сразу зажегся свет на тумбочке у кровати. Кэтрин сидела в постели, опираясь спиной о спинку и подтянув колени к груди. В правой руке она держала зеркало, как оружие. Глаза ее были темными от страха, лицо белее простыней.

— Господи, Кэтрин, что ты делаешь?

Она поняла, что зашел я, и ее накрыло волной облегчения. Рука Кэтрин выпустила зеркало и упала на кровать. Я видел, что нижняя губа девушки дрожит, а дорожки от слез на щеках блестят в слабом свете лампы. Я сел на кровать рядом с ней, и она уткнулась мне в плечо, по-прежнему всхлипывая. Кэтрин хваталась за меня, как ребенок. Я обнял ее за плечи.

— Малышка, все в порядке. Я здесь. Что с тобой случилось?

Она решилась заговорить далеко не сразу.

— Этот чертов священник!..

Я ничего не понял и нахмурился. Каким же наивным я был.

— Это тот, с зачесом?

Кэтрин кивнула, все еще утыкаясь мне в плечо.

— Он пришел ко мне в комнату вчера ночью. Сказал, что хочет немного меня успокоить… Учитывая обстоятельства.

— И?

— И что?

— Что было дальше?

Кэтрин подняла голову, уставилась на меня с недоверием:

— Черт, а ты как думаешь?

И тут до меня дошло.

Вначале я поразился тому, что с ней так поступил именно священник. Потом разъярился на него. Потом я почувствовал огромное желание избить этого негодяя. Думаю, будь он рядом, я мог бы убить его. И убил бы.

— О черт, Кэти, — только и смог сказать я.

Она снова уткнулась мне в плечо.

— Я думала, это второй священник идет за тем же. Я боюсь, Джонни. Я не хочу, чтобы меня еще хоть кто-то трогал.

— Никто и не будет, — сказал я. В душе у меня бушевали гнев и ярость.

Я просидел рядом с Кэтрин всю ночь. Больше мы не разговаривали. Примерно через час она заснула, и ее тело расслабилось в моих объятиях.

Больше мы никогда об этом не говорили.

Почтовый корабль «Клансмэн» отчалил от большого пирса на следующее утро. Монашки провели нас через весь город в зал ожидания паромного терминала. У нас с Питером был один картонный чемодан на двоих, и нес его я. Кэтрин небрежно несла на плече брезентовый вещмешок, словно поезда и паромы были для нее обычным делом. Только когда мы подошли к пирсу, я понял, что нас сейчас посадят на корабль, и монашки с нами не поплывут. Это стало для меня шоком. Два последних дня рядом все время были эти холодные темные фигуры; они давали ощущение цели, безопасности. Мысль о том, что мы сядем на этот корабль, воняющий нефтью и морской водой, и поплывем неизвестно куда, ужасно пугала меня.

Одна из монашек молча стояла в стороне. Вторая выстроила нас рядком в терминале и встала рядом на колени. Выражение ее лица смягчилось впервые с тех пор, как нас забрали из Дина. Она почти что улыбалась, и в глазах ее я увидел что-то вроде симпатии. Откуда-то из-под юбок она извлекла три куска картона, шесть на девять дюймов каждый. К верхнему их краю крепились веревочные петли. Точно так же выглядела табличка, которую мы вешали Питеру на шею, когда он притворялся слепым. На наших с братом табличках было крупными черными буквами написано «Джиллис», у Кэтрин — «О’Хэнли».

— Когда сойдете с корабля, — сказала монашка, — повесьте это на шею и ждите на причале. Вас кто-нибудь встретит.

Я, наконец, набрался храбрости задать вопрос, которым Питер терзал меня уже два дня:

— Куда мы едем?

Лицо монашки потемнело, словно она зашла в тень.

— Это неважно. Не сидите на палубе. На море может быть волнение.

Она отдала нам наши билеты, встала, и мы пошли по пирсу среди толпы людей. Потом по широким сходням забрались на корабль. У «Клансмэна» была огромная красная труба с черной полосой наверху, а по обе стороны корпуса на лебедках крепились шлюпки. Пассажиры столпились у поручней, толкаясь, чтобы помахать своим друзьям и родственникам. Раздался гудок, и заработали моторы корабля; их гул ощущался сквозь палубу. Но монашки не стали махать нам. Я увидел, как их черные юбки и белые камилавки удаляются в сторону терминала. Я часто думал, что они ушли, потому что испугались: вдруг в глубине души у них проснется что-то человеческое, например, жалость?

Корабль скользил по серой воде гавани, оставляя за собой изумрудный след. Чайки кричали и кружили над мачтами, как клочки бумаги, брошенные на волю ветра. Мне было очень одиноко. Мы смотрели, как удаляется материк; зеленые холмы размазывались вдали, пока не исчезли совершенно. Мы остались один на один с океанской качкой, по-прежнему не зная, куда мы плывем и когда доберемся туда. И что нас там ожидает.