Книга Сказки времен Империи, страница 15 – Александр Житинский

Проснулся я от сильного храпа. Было уже светло. На соседней кровати спал человек, с головой завернутый в одеяло. Я сел на кровати, и в тот же момент храп прекратился. Потом из-под одеяла появилось лицо с усами. Лицо уставилось на меня лучезарным взглядом и что-то сказало по-грузински.

— С добрым утром! — сказал я.

Лицо подмигнуло мне, затем из-под одеяла высунулась волосатая рука и принялась шарить под кроватью. Она извлекла оттуда бутылку коньяка и поставила на тумбочку. Вопросительно взглянув на меня, лицо снова подмигнуло.

— Я из Ленинграда, — зачем-то сказал я.

— Цинандали, — сказал человек очень доброжелательно. Я не совсем понял. То ли его фамилия была Цинандали, то ли он оттуда приехал. Он спустил ноги на пол и протянул мне руку.

— Автандил, — сказал он. — Можно Авто.

— Петр, — сказал я. — Можно Петя.

Ноги у него были такими же волосатыми, как и руки. Вообще он был очень волосатый. На вид ему было лет сорок пять. Ни слова больше не говоря, Автандил босиком подошел к умывальнику и вымыл два стакана. Из одного он предварительно вытряхнул зубную щетку. Поставив стаканы рядом с коньяком, он заполнил их на две трети.

— Пей! — сказал он.

Я поднес стакан ко рту.

— Стой! — воскликнул он. Потом приподнял свой стакан, сделал им приветственный взмах и сказал с сильным акцентом:

— Будем знакомы… Автандил. Можно Авто.

— Петр, — повторил и я. — Будем!

Мы выпили. Автандил снова полез под кровать и вытащил оттуда связку коричневых колбасок на ниточке. Колбаски были сладкие. Внутри у них были орешки на ниточке. Мы стали есть колбаски и разговаривать.

Вскоре мы уже сидели на кровати Авто в обнимку и пели:

— Тбилисо! Мзизда вардебис мхарео…

Причем я пел по-грузински лучше, чем он. Он пел с акцентом. Потом Авто спросил:

— Ты зачем здесь?

— И правда! — вспомнил я. — Надо позвонить.

Я набрал номер телефона и сказал не очень твердо:

— Будьте добры товарища Мегли… швили…

— Я у телефона, — ответил трубка.

— Говорит Верлухин. Я в Тбилиси…

— Где?! — крикнула трубка так пронзительно, что Авто покрутил головой.

Я назвал гостиницу и номер. В трубке послышались прерывистые гудки. Я не успел вернуться к Авто, как Меглишвили уже вбегал в номер, распахивая на ходу объятия. Так быстро он мог доехать только на пожарной машине или на «Скорой помощи». Он расцеловал меня, как родного, даже интенсивнее, а заодно расцеловал и Автандила. Автандил тут же полез за бутылкой. Пол под его кроватью был выстлан бутылками коньяка. Это было очень удобно. Выяснилось, что Меглишвили зовут Гия, и он тут же к нам присоединился.

Через некоторое время пришла горничная и стала меня выселять. Меглишвили вышел с ней на пять минут. Вернувшись, он сказал:

— Неделю можешь жить! Год можешь жить! Сколько хочешь, можешь жить! Никто не тронет.

Потом та же горничная внесла в номер поднос, на котором была гора фруктов. Мы в это время с Гией плясали лезгинку, а Автандил очень умело выбивал ладонями ритм на тумбочке.

Последнее, что я помню в этот день, это мои слова:

— Акты… Я привез акты…

— Акты-факты! — закричал Гия. — Акты-факты-контракты!

— Диверсанты… — не в рифму сказал Авто.

Когда я открыл глаза, уже снова было утро. Я лежал в своей постели раздетый, а надо мной склонялись Гия и Авто. Лица у них были отеческие.

— Как голова? — поинтересовался Гия.

Голова, как ни странно, не болела. Я умылся, надел рубашку и галстук, и мы поехали к Зурабу Ираклиевичу. Авто не поехал. Он сказал, что подождет нас в номере.

Гия повез меня на своей «Волге». По дороге он рассказывал вчерашние приключения. Оказывается, мы ужинали в ресторане гостиницы, где я пошел в оркестр и исполнил несколько русских романсов под аккомпанемент. Гия сказал, что мне жутко аплодировали.

— Какие романсы? — спросил я.

— «Выхожу один я на дорогу», «Гори, гори, моя звезда…»

— Понятно, — сказал я. Это был репертуар Гения.

Мы подъехали к институту. Это было очень высокое и узкое здание. Мой пропуск уже дожидался в проходной. Меглишвили повел меня по лестнице, мы куда-то повернули и очутились в приемной Зураба Ираклиевича. Приемная была размером с баскетбольную площадку. В одном ее углу находился небольшой бассейн с золотыми рыбками. Пол был устлан коврами. Гия что-то сказал секретарше, и та исчезла за дверью, к которой была привинчена табличка: «Директор Зураб Ираклиевич Харахадзе». Табличка была из бронзы. Секретарша появилась через пять секунд и жестом пригласила нас в кабинет.

Зураб Ираклиевич сидел за столом. В руке у него была курительная трубка. Он мне напомнил одного своего соотечественника, очень популярного в свое время. В кабинете было все, что нужно для жизни. Цветной телевизор, бар, кресла, диваны, журнальный столик, книжный шкаф, натюрморты на стенах и тому подобное.

Мы тепло поздоровались, и я вынул из портфеля три экземпляра отчета.

— Вот, — скромно сказал я. — Нам удалось кое-что сделать.

Зураб Ираклиевич взял отчет и взвесил его в руке. Потом он перелистал его, выражая удивленное внимание. Меглишвили делал в это время то же самое, пользуясь вторым экземпляром отчета. Зураб Ираклиевич нажал кнопку и сказал в микрофон:

— Чхилая ко мне.

В кабинете возник Чхилая. Он почтительно взял отчет и стал рассматривать кривые, цокая языком.

— Как ви оцениваете? — спросил Зураб Ираклиевич.

— Именно то, что нам нужно, — быстро сказал Чхилая.

— Ми тоже так думаем, — сказал Зураб Ираклиевич.

Он взял все три экземпляра, подошел к книжному шкафу, открыл его ключом, поставил отчеты на полку и снова закрыл шкаф. По тому, как он это делал, я понял, что отчеты никогда больше не покинут этого шкафа.

— Ви свободны, — сказал он Чхилая. Тот провалился.

Зураб Ираклиевич взял меня за локоть и повел по направлению к бару, расспрашивая о Юрии Тимофеевиче, о его здоровье и прочем. Я стал рассказывать о свадьбе Милы. Это всех заинтересовало. Щелкнули автоматические дверцы бара, засияли зеркальные стенки, заискрились вина и коньяки.

— Что будете пить? — спросил Зураб Ираклиевич.

— Замороженный дайкири, — сказал я, вспомнив один из романов Хемингуэя.

Зураб Ираклиевич слегка склонил голову, оценив во мне знатока. Мой заказ не застал его врасплох. Двигаясь на редкость элегантно, он приготовил три дайкири, и мы уселись за столик, потягивая коктейли из соломинки. На столике лежали сигареты «Филип Морис» в коричневой пачке. Разговор шел о погоде, тбилисском «Динамо» и грузинских марках коньяка. Некоторые мы тут же дегустировали. Никто не заикнулся о моей работе. Будто ее и не было.