Онлайн книга «Взорвать "Аврору"»
|
Елена пожала плечами. – Вот странно… Мы же расстались вроде как насовсем, не обещая никакой встречи друг другу. – А почему встретились снова? – улыбнулся Сабуров. – Потому что Петербург очень маленький. И еще потому что я иду в Летний сад, когда мне грустно. – Она помедлила. – И еще потому, что я этого хотела… – А я ждал… – Владимир выбросил окурок папиросы в Неву и проследил за тем, как его подхватила осенняя вода. – Странно, я ищу, ищу одного человека и не могу найти, а вас встречаю без всяких поисков. – Это тот самый человек, которого вы искали через горсправку? Барышня, конечно?.. – Елена взяла Владимира под руку. – Пойдемте в сад. Заодно и расскажете. Летний сад охватили ноябрьские сумерки. Среди облетевших деревьев с печально опущенными ветвями медленно передвигались фигуры сторожей, закрывавших мраморные статуи деревянными ящиками. Двое рабочих, стоя на лестницах, прислоненных к стволам деревьев, натягивали поперек аллеи красный транспарант с надписью «Слава вождю пролетарского Ленинграда тов. КИРОВУ!» Посетителей в саду не было. Владимир и Елена медленно шли под руку по аллее, разглядывая те статуи, которые еще не успели укрыть на зиму. – Как здесь странно и тихо, – негромко заметила девушка. – Помните, у Ирины Одоевцевой были стихи о том, как она поменялась телом вот с ней?.. – Она кивнула на мраморную статую нагой богини со щитом в руках. – Увы… Я почти перестал читать стихи в последнее время, – сознался Сабуров. – Хотите, прочту? – Конечно. Он сказал: «Прощайте, дорогая, Может быть, я больше не приду». По аллее я пошла, не зная: В Летнем я саду или в аду. Тихо, пусто. Заперты ворота. Но зачем теперь идти домой? Меж деревьев черных белый кто-то Бродит, спотыкаясь, как слепой. Вот подходит ближе. Встала рядом Статуя, сверкая при луне, На меня взглянула белым взглядом, Голосом глухим сказала мне: «Хочешь, поменяемся с тобою? Каменное сердце не болит. Каменной ты станешь, я – живою. Встань сюда, возьми мой лук и щит». «Хорошо, – согласно я сказала, — Вот мое пальто и башмаки». Статуя меня поцеловала, Я взглянула в белые зрачки. Губы шевелиться перестали И в груди не слышен теплый стук. Я стою на белом пьедестале, Щит в руках и за плечами лук. Утро… С молоком проходят бабы, Дети и чиновники спешат, Звон трамваев, дождь и ветер слабый, И такой обычный Петроград. Господи! И вдруг мне стало ясно: Мне любимого не разлюбить, Каменною стала я напрасно, Камень будет дольше тела жить. А она уходит, напевая, В рыжем клетчатом пальто моем. Я стою холодная, нагая, Под осенним ветром и дождем. – Вы сказали, что перестали читать стихи, – помолчав, продолжала Елена. – У вас нет времени на них? – И времени, и сил. Иногда в порту так руками намашешься, что потом разогнуться трудно. Тут уже не до стихов… – «Есть одна конторка на Васильевском острове»? – лукаво спросила девушка. Владимир мысленно проклял себя. – Ну да… там же гавань. – В которой вы работаете грузчиком… – Елена взяла в свою руку его натруженную ладонь, взглянула на следы мозолей, провела по ним пальцем. – Я заметила это, еще когда мы танцевали. Как это печально. Сабуров отнял у нее руку. – Странно, вы… вы сначала произвели на меня такое впечатление… – Какое? – Елена грустно усмехнулась. – Девочка для развлечения бывшего штабс-капитана Епишина и не только его одного? – Да нет, что вы… – смутился он. – Ну а какой еще быть, когда все прежнее исчезло? – устало проговорила Елена. – Все хотят строить новый мир, а я не хочу. Мне было прекрасно в старом мире. – Ваши родители… – Их нет. Помните, когда Канегисер убил Урицкого? Мне было тогда шестнадцать. Тогда ЧК взяла заложников, много заложников… Родители собирались уезжать в Финляндию, но не успели. Владимир отлично помнил эти сентябрьские дни восемнадцатого. Тогда Петроград был перетряхнут чекистами от фундаментов до чердаков, и он уцелел буквально чудом. – Мне очень жаль, – глухо сказал Сабуров. – Простите. – За что? – Елена нервно передернула плечами. Ее речь становилась все более путаной и рваной, язык заплетался. – Это вы простите, я ничего не делаю, я просто птичка на глупой ветке… есть такая песня у этой идиотки Лизы Рихтер. А вы – вы молодец. Приехали сюда, что-то делаете… Впрочем, ненадолго… – Что ненадолго? – не понял Владимир. – Да потому что вас скоро возьмут. Они тут всех берут, без разбора. Вот Борюсик как-то еще держится. Хотя, думаю, его используют ради приманки, зачем-то он им еще нужен… Владимир остановился, взглянул в глаза Елены. Увидел расширившиеся, помутневшие зрачки. – Елена, вам плохо? – Да, конечно, плохо, – равнодушно проговорила она. – Всем сейчас плохо. Особенно если вместо кокса дают такой вот бодяжный страх… они, наверное, даже мела туда добавили, гады. Что? – спросила она деревянным голосом. – Ничего. Куда вас отвести? – Отвезите меня… – Елена задумалась. – Знаете, в детстве, в гимназии, все это учишь, учишь, красивые названия, география, Портофино, Сан-Себастьян, а сейчас… Господи, да есть ли оно, Портофино это?.. – Она поникла головой, взглянула исподлобья, виновато. – Ради Бога, простите меня. Накатило. Сейчас отпустит. Он неловко обнял девушку, гладя ее по голове. Хлюпая носом, Елена пробормотала: – А вы мне обещали про барышню рассказать. – Про какую барышню? – Которую вы ищете и не можете найти. К вечеру на Главпочтамте стало несколько посвободнее. Все, кто считал необходимым поздравить родных и близких с завтрашним праздником, уже сделали это, и у окошек стояли только те, кто заскочил на почту после работы. На лицах людей лежала тяжелая, как грим, печать дневной усталости. Работницы почтамта тоже двигались медленно, словно через силу. К окошку, где выдавались телеграммы до востребования, подошел усатый мужчина лет тридцати в сером пальтишке и кепке. Сидевшая на выдаче заведующая устало взглянула на него. – Посмотрите Сазонову, пожалуйста, – попросил мужчина, протягивая удостоверение личности. |