Книга Жизнь и приключения Заморыша, страница 105 – Иван Василенко

Голос был явно фальшивый. Но я сделал вид, что ничего не замечаю.

– Пожалуйста. Хоть час, хоть два.

– А… от инспектора никаких больше предписаний не поступало?

– Разве должно что-нибудь поступить?

– Нет, это я так… Надоели, знаете ли, все эти предписания. Вам – от инспектора, мне – от консистории… Пишут, пишут, а толку никакого. Так я зайду?

– Пожалуйста, пожалуйста, – открыл я перед ним дверь в класс.

Видно, батюшка к занятиям не готовился и к программам относился с полным пренебрежением. Сквозь дверь было слышно, как он то обучал ребят молитвам, то расписывал мудрые деяния царя Соломона, то, перемахнув через весь Ветхий завет, рассказывал о воскрешении Иисусом Лазаря.

На перемене он спросил уже без обиняков:

– А почтарка не показывалась?

– Ко мне не заезжала, – равнодушно ответил я.

– Гм… Оригинальная девица. И красивая. Ей бы в театрах выступать или в картинах сниматься, а она на паршивом коне по сельским дорогам грязь месит.

Я подумал: «Знал бы ты, какой восторг вызывала она в цирках своим сальто-мортале!»

– Не всем же быть Комиссаржевскими, – сказал я.

– Да, конечно, конечно, – охотно согласился отец Константин. – На худой конец могла бы и попадьей стать.

– А разве священник может дважды жениться? – сорвалось у меня.

Отец Константин густо покраснел.

– Я не о себе, я не о себе, мой юный друг. – Он помолчал и упавшим голосом сказал: – Тащусь я по земле, как блудный сын: все промотал – и то, что было в душе, и то, что в доме.

Удивительно, как он менялся, когда был трезв.

Отправившись в класс на второй урок, он сразу же принялся рассказывать притчу о блудном сыне. Сын этот, как говорится в евангелии, взял свою долю из имения отца, промотал ее и, после тяжких скитаний, вернулся к отцу с покаянием. «И отец сказал рабам своим: «Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его, и дайте обувь на ноги его… – доносилось ко мне из класса. – И приведите откормленного теленка, и заколите, и будем есть и веселиться, ибо сей сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». И пришли гости со всех домов и начали пировать и веселиться».

«Неужели он действительно верующий? – думал я, прислушиваясь к взволнованному голосу священника. – Или просто пришлась ему эта притча под настроение?»

– Так и не было почтарки? – опять спросил он после урока.

– Так и не было, – «с сочувствием» ответил я.

– Гм… Дал бы еще один урок, да ждут меня в Бацановке с крещением младенца. До свидания, добрый юноша. Заверну еще. Кстати, правду мне сказал урядник, будто почтарка доводится племянницей здешнему лавочнику?

– Не знаю, батюшка, – пожал я плечами. – Лавочник наш – человек алчный, я с ним не вожусь.

Прасковья стояла в кухне, держа в руках пальто отца Константина. Лицо ее выражало испуг и нетерпение. Едва священник шагнул, чтобы одеться, как моя сторожиха зашептала:

– Батюшка, а может нечистая сила в коня оборотиться?..

Отец Константин фыркнул:

– Нечистая сила даже твой образ принять может.

– Ой, батюшка, у меня с утра ноги трясутся. На рассвете пришла в школу, глянула, а на полу в классе помет лошадиный. Откуда ему взяться? Я перекрестила его и в печку бросила, в огонь.

– Помет перекрестила? Тю, дура! – гаркнул поп. – Вот я на тебя наложу эпитимию.

– Перекрестила, батюшка, перекрестила! Обезвредила.

Я захлопнул дверь своей комнаты и затрясся от хохота.

А уж как посмеется Зойка, когда узнает, какого страху нагнал ее Гриша на нашу сторожиху!

Но время шло, а Зойка не показывалась. Кончились занятия, ушла, убрав класс, Прасковья, сгустились на улице сумерки, а Зойки нет и нет. Ночь я не спал, прислушивался. Донесется в ночной тиши далекое ржание или стукнет ветер плохо прикрытой ставней – и я бегу к двери. Забылся только перед рассветом. И встал с таким чувством, будто случилась непоправимая беда.

Не появилась Зойка и в этот день.

Зато опять подкатил в своем тарантасе отец Константин. Вид у него был до крайности возбужденный.

– Вы извините меня, дорогой друг, но я хочу дать еще один урок, так сказать, авансом, – сразу же заговорил он при входе, будто предупреждая мое удивление. – Близится великий праздник Рождества Христова – так мне тогда не вырваться.

Признаться, наезды попа уже начинали мешать моим занятиям с ребятами. Но я все-таки сказал:

– Что ж, давайте.

Прямо из кухни он направился в класс, даже не заглянув в мою комнату.

Теперь уже голос его был слышен редко. Глухо и отрывисто он задавал вопросы. Ребята отвечали запинаясь и невпопад.

– А кто перескажет притчу о блудном сыне? – спросил он.

– Я, – донесся до меня знакомый голос Кузи.

– Как зовут?

– Кузьма Иванович.

– Как, как?..

– Кузьма Иванович.

– Гм… Ну, отвечай, Кузьма Иванович.

Тревожно было у меня на душе, но, слушая Кузькину наивную передачу евангельской притчи, я невольно улыбался.

– …А як прыйшов вин до дому, а руки у его в цыпках, под глазом синяк, на штанах бахрома. Прыйшов и каже: «Батя, я бильше нэ буду». А батько обрадувався, шо сын вернувся, та й каже своим батракам: «Ведыть сюды самого жирного теля. Зараз гулянку зробым». Зажарылы того теля и почалы горилку пить и писни спивать.

– Какие ж они песни пели? – поинтересовался отец Константин.

– Та разни: и «Гоп, мои гречаныкы», и «Гоп, кумэ, нэ журысь».

И опять класс хохотал.

– Ну, Кузьма Иванович, развеселил ты меня, – уже бодрым голосом сказал отец Константин.

Выйдя из класса, он подмигнул мне:

– Слышали? Я б этому Кузьме Ивановичу пять с плюсом поставил за такой вкусный рассказ. Но если бы его наш преосвященный услышал, то наверняка «благословил» бы Кузьку дланью по щекам за столь вольную интерпретацию Христовой притчи. – Отец Константин пощипал бородку и задумчиво сказал: – Да, неприятная история, сугубо огорчительная… Перед тем как подъехать к вам, заглянул я в лавочку, чаю купить осьмушку. Спрашиваю лавочника: «Что это племянницы вашей не видно, почтарки волостной?» А он мне: «Племянницу мою бешеная собака покусала. Уехала в Ростов на прививки».

Я почувствовал, как кровь отхлынула у меня от лица.

– А вы, юноша, впечатлительный, – сказал отец Константин, испытующе косясь на меня. – Весьма.

– Всю жизнь боялся бешеных собак, – попытался улыбнуться я.

– Кто их не боится, кто их не боится, – протянул он и вдруг, оторвавшись от меня взглядом, схватил пальто, шапку и вышел вон.