Онлайн книга «Батареи Магнусхольма»
|
Хорь опоздал на пять минут, но извиняться не стал. — Идите первый к той лестнице, я за вами, — приказал он. Лабрюйер и пошел — вплотную к стене, быстрой легкой поступью, почти пробежкой. В пространство, образованное ступеньками и дверью, он не сошел и не соскочил, а как бы стек и сразу уселся поудобнее. У Хоря это так ловко не получилось, и Лабрюйер быстро подхватил его, чтобы начальство не вмазалось лбом в дверь. — Погребок еще открыт, там студенты бузят, — сказал Лабрюйер. — Слышите? И его не закроют, пока эта бесноватая публика не уберется. Выпивают-то они немало. — Дверь вовнутрь открывается? — Да, и вы ее чуть лбом не отворили. — Тогда — ничего. Хорь, видать, тоже был упрям. Теперь, находясь примерно посреди квартала, Лабрюйер мог окинуть его взглядом. На Парковой стояли четыре автомобиля, из них два — заведомо черных. — Вы ничего не хотите рассказать? — вдруг спросил Хорь. — О чем? — О своих визитах в цирк. Тогда, когда вы туда повадились, мы еще не поняли, что такое фрау Вальдорф и борцы. А вы туда ходили, как на службу. — Значит, за мной следили и знали, что я пошел в цирк? — сердито спросил Лабрюйер. — Пришлось. Мы не знали, можем ли на вас положиться, Леопард, — сказал Хорь. — Вас нам… Ну да ладно. Вы ведь могли поверить фрау Шварцвальд и сказать ей лишнее. Один раз удалось отогнать от вас эту даму моей беременностью, но в другой раз было бы сложнее — пожалуй, пришлось изобразить бы преждевременные роды. Так что извините — когда имеешь дело с хитрой тварью, лучше перестраховаться. — Меня вам навязали. Требовался рижанин, который хорошо знает город и горожан. Время, наверно, поджимало — ничего получше не нашлось, — язвительно ответил Лабрюйер. — Ну так это вы уж извините! — Обменялись любезностями, — заметил Хорь. После чего они оба молча таращились на цирковые ворота. — Это не имело отношения к вашим делам, — наконец сказал Лабрюйер. — Просто я помог найти отравителя цирковых собачек. Вот и все. Соскучился по своему проклятому ремеслу, понимаете? — Понимаю. А фрау Шварцвальд оказалась очень понятливой особой. — Она что-то от меня узнала? Я разболтал государственные тайны? — Хотел бы я сам знать, что эта публика от вас узнала. Уж если за вами следили — то могли до чего-то докопаться. — Не могли. Поскольку я был для вас живой вывеской, только что не из жести склепанной, и сам ничего не знал, то они могли ходить за мной хоть до второго пришествия. — Это вы сейчас так говорите. — Вы запутались и пытаетесь понять, что делали не так, господин Хорь. И, конечно, ищете виновных, — жестко сказал Лабрюйер. — В ваши годы такое случается. Хорь не стал возражать — похоже, очень удивился суровому отпору. И опять они молча смотрели на ворота, а время меж тем шло и шло, а студенты за дверью пели совсем уж дурными голосами знаменитый и пресловутый «Gaudeamus igitur». Вдруг Хорь стал тихонько подпевать: Виват университет, Общий наш учитель, Совершенный чистый свет, Прошлых нам веков завет, Будущих хранитель! Ура вам всем, голубушки, Красные девицы! Хвала и вам, молодушки, Добрые вы матушки, Умницы, не львицы! Проклят будь космополит, Недоносок жалкий, Кто всё русское бранит, О заморском лишь твердит, Тот невежа жалкий! — Странный какой-то перевод, — удивился Лабрюйер. — По-латыни так уж точно не пели. — Я его в песеннике для кадет и юнкеров отыскал. Нельзя было пройти мимо такого курьеза, — ответил Хорь. — Однако… Однако и такое необходимо. Не всем же изъясняться по-латыни. Он так это произнес, как будто Лабрюйер говорил исключительно на этом древнем наречии, за что заслуживал по меньшей мере десяти лет Нерчинской каторги. Спорить с Хорем было бы смешно. Наконец дверь заскрипела. Хорь и Лабрюйер чуть ли не прыжком вылетели из своего укрытия. Студенты, всему миру показывая свое братство, в обнимку протискивались из кабачка на улицу, долго выстраивались и колонну и, поддерживая друг дружку, удалились в сторону Мариинской улицы. Шуму они подняли — как целый полк янычар турецкого султана. Дверь затворилась. — Сейчас Фриц и Грета наведут там порядок и тоже уйдут, — сказал Лабрюйер. — Вы выбрали самое лучшее место для засады. — Другие — хуже. А страховать от пьяных студентов даже страховое общество «Россия» не возьмется. Ясно было, что лучше с Хорем вообще не разговаривать — обязательно получится совершенно сейчас не нужная стычка. Они стояли вплотную к стене, по обе стороны лестницы — ни дать ни взять, два атланта, подпирающие карниз над дверью в модном нынче архитектурном стиле. Только атлантов скромные рижские ваятели старались изобразить голыми по пояс, не более, а эта два были: один в пальто, другой в тужурке. Вдруг Хорь съежился и беззвучно юркнул на ступеньки. Лабрюйер посмотрел на ворота и все понял. По крыше кто-то пробирался, и не один — вроде бы двое. Прятаться было поздно, Лабрюйер только закрыл лицо рукавом, моля Бога, чтобы его темное пальто полностью слилось со стеной. Тех, на крыше, действительно было двое: один крупный, другой помельче. Крупный сбросил вниз толстую веревку (тут Лабрюйер оказался прав), ловко спустился, потом чуть ли не в объятия принял второго. Тогда только Лабрюйер понял, что второй — женщина. Но разглядеть эту женщину он не смог — крупный мужчина, обнимая ее за плечи, бегом увлек ее к одному из двух черных автомобилей. Они уселись на заднее сиденье, мотор кашлянул пару раз, и автомобиль покатил к Суворовской. — Черт, упустили, — сказал Лабрюйер. И с опозданием сообразил, что следовало вызвать Вилли Мюллера — тот с радостью бы ввязался в ночную погоню. — Черта с два, — ответил Хорь. И замахал правой рукой. На этот знак отозвался шофер второго черного автомобиля и подкатил к дверям погребка. Это был Росомаха. — Садитесь же! — велел Лабрюйеру Хорь. — Если бы вы раньше рассказали про свои цирковые похождения — больше толку было бы. — Если бы вы больше мне доверяли, я бы знал, насколько важны эти похождения. — Да будет вам, — сказал, не оборачиваясь, Росомаха. — Ну, вот сейчас и проверим, на что годится мотор в двадцать четыре лошадиные силы… На нем был шоферский шлем со сдвинутыми на лоб очками. |