Книга Любовь в эпоху перемен, страница 79 – Юрий Поляков

— Любовался вашим районом, — тонко ответил Гена.

— Ну и как?

— Восхитительно, особенно зябь.

— Озимь! — поправил Илья.

— Ну конечно — озимь! Просто не выспался.

— Оно и заметно! — буркнул Колобков.

— Места у нас необыкновенные! — удивленно глянув на пропагандиста, кивнул первый секретарь. — Напишите! Не все же у нас плохо…

— У нас все просто хорошо! — улыбнулся журналист, вспомнив костлявые задницы коров. — Обязательно напишу!

— Как стерлядка?

— Фантастика!

Прощаясь, Колобков, чтобы не встречаться глазами со счастливцем, вертел головой и старательно приветствовал ответработников, сновавших по коридору с броуновской целеустремленностью. Илья говорил сразу обо всем: о том, что май в этом году капризный, что мальчишки копали землянку и нашли дохристианский амулет с рунической надписью, что после снятия Рытикова он вернется в музей, чтобы снова водить экскурсии и писать книгу о Святогоровой Руси…

— Пистолеты в музей отдал? — спросил Гена.

— Угу, — кивнул дуэлянт.

— Смотри, а то тебя за вынос оружия из партии погонят.

— Не погонят. Я под расписку взял. Вроде как для лекции «Поединок чести».

— Ну хитер! Слушай, а почему все-таки, если через платок стреляются, один пистолет не заряжен?

— А черт его знает!

— И это мне говорит историк?

— Ладно, посмотрю в литературе. Когда снова к нам?

— Не успеешь соскучиться.

— На свадьбу позовешь?

— Ага, шафером.

Николай Иванович подал машину и буркнул «здрасте!». Он был все так же осуждающе молчалив, а когда гость, спохватившись, попросил проехать мимо библиотеки, засопел, словно предстояло развернуть не «Волгу», а целый бронепоезд. Зоя стояла, как и договорились, на ступеньках, возле колонны, она почти незаметно махнула рукой, проводила автомобиль медленным поворотом головы и поникла. Гена задохнулся от сладкого горлового спазма, вспомнив фильм «Сережа», который часто крутили по телевизору в прежние годы, доводя до слез всю страну. Разве можно сухими глазами смотреть, как отчим Коростелев (в исполнении Сергея Бондарчука) увозит в прекрасные Холмогоры свою жену, Сережину мать (в исполнении Ирины Скобцевой), а пасынка, ослабшего от болезни, оставляет с бабушкой? Укутанный Сережа стоит в заснеженном палисаднике и в безысходной тоске смотрит на отъезжающий грузовик с пожитками. «Стой! — вдруг велит шоферу Коростелев, высовывается из кабины и кричит мальчику: Собирайся!» «Ему нельзя!» — причитает Скобцева. «Собирайся! Он едет с нами в Холмогоры!» — отрезает фронтовик Бондарчук. И ребенок расцветает счастьем. Все это взорвалось в сознании Скорятина, как шаровая молния.

— Остановите, Николай Иванович, пожалуйста!

Он, как каскадер, почти на ходу выпал из машины, взлетел по ступеням и с налету поцеловал Зою в губы, так, что они звонко стукнулись зубами.

— Поедем в Холмогоры!

— На самолет опоздаешь, ненормальный! — засмеялась она, поняв и оценив.

— Плевать! — и снова поцеловал ее — осторожнее и протяжнее.

— Меня же теперь никто замуж не возьмет! — прошептала Зоя, озираясь.

— Я возьму.

Шофер, наблюдавший прощание из машины, сразу подобрел и, когда счастливый спецкор плюхнулся на сиденье, тронулся не сразу, дав им допрощаться глазами. В дороге Николай Иванович не умолкал, возмущаясь статьей «Волжский застой» во вчерашней «Сельскохозяйственной жизни». Там Суровцеву припомнили все: и сдохших кур, и вертолетные атаки на колхозы, и даже то, что он не досмотрел до конца спектакль, привезенный в область Художественным театром. Сказал: «Вашему Калягину жуликов играть, а не Ленина!» — И вышел из ложи.

— Правильно Нина Андреева написала: с какой это стати там Ленин перед Троцким на колени встает?

«М-да, всерьез за мужика взялись!» — подумал Гена.

— Боятся они Петра Петровича, — вздохнул шофер.

— Кто боится?

— Горбач-балабол боится. Точно писатель-то ваш сказал: «На самолете взлетели, а куда садиться не знаем». Не знаешь — не лети! Сиди, где сидится.

— А Суровцев знает, куда лететь?

— Знает! За то и сживают. А его бы — в Кремль. Сразу порядок наведет. Посоветуй там своим в Москве.

— Посоветую.

— И Зойку не обижай! Редкая по нашим временам девушка… Сестра у меня такая же была. Как думаешь, рак скоро лечить будут?

— Скоро.

— Хорошо бы!

Маленький тряский Ан-24 летел чуть выше дымных облаков. В прорехи виднелась темно-синяя, широко петляющая Волга в зеленой опушке лесов, рябили в глазах разноцветные лоскутья полей и оловянные овалы озер. Крошечный поезд отсюда, сверху, напоминал нитку ртути, ползущую по частым черточкам градусника. Из аэропорта Быково, маленького, вроде магазина-стекляшки, Скорятин на такси поехал сразу в редакцию. Генриетта, увидев пропащего в приемной, закричала, что Гена — полный гад. Исидору пришлось звонить в ЦК, жаловаться на Суровцева, который явно сделал с потерявшимся журналистом что-то недоброе. Парторг редакции Козоян уже открытое письмо обобщенным врагам перестройки сочинил.

— А ты чего такой счастливый? — подозрительно спросила она.

— Потому что нашелся.

Шабельский ходил по кабинету шагами полководца, обдумывающего план генерального сражения.

— Ну, — спросил он, — есть?

— Есть!

— Где?

— Здесь! — Гена ткнул пальцем в лоб.

— Утром должно быть здесь! — Главред хлопнул ладонью по столу. — Надо, чтобы до пленума вышло и прогремело. Они не ждут, готовятся, хотят тезисы к девятнадцатой конференции оспорить. Вот будет драчка! Не подведешь?

— Не подведу.

— Почему не звонил?

— Боялся, что Суровцев телефоны прослушивает.

— Правильно. Возьми загранпаспорт с визами. Вылетаете послезавтра. Не забудь шампанское. Если хорошо напишешь — сразу после Индии полетишь в Чикаго.

— Зачем? — спросил Гена: после Индии он собирался снова в Тихославль.

— На Форум восходящих лидеров. Очень важное мероприятие. Я тебя заявил. Будешь в группе молодых журналистов. Делегация солидная. В ЦК утверждают. Чехочихин летит.

— В Америку-то что с собой брать?

— Бдительность. Еще можно икру. Черную. Но обязательно в стеклянных баночках.

— Они там из баночек алмазы точат?

— Остришь? Смотри, в Томск ушлю! Они просто хотят видеть то, за что платят деньги. Странный ты какой-то вернулся… Куда все-таки пропадал?

— В банду внедрялся, как Шарапов.