Книга И сколько раз бывали холода, страница 17 – Татьяна Свичкарь

Но ниточка не одна – здесь же железная дорога, ветка в столицу. Дважды в день гудели поезда, сбавляя ход у маленькой станции.

Таким образом, Валька жил у самого шумного в нашем тихом городе перекрёстка.

Он и сам был нашим перекрёстком. Летними утрами к нему приходили то я, то Митя, чтобы отпросить его на целый день к себе.

Заходя за Вадькой утром, нужно было узнать, какие у него дела на сегодня. Полы помыть, за молоком сходить, покормить всю ораву обедом… Чем быстрее мы всё переделаем в четыре руки, тем скорее Валька сможет уйти.

Я вспоминала, что врач говорил тёте Зое:

– У вашего мальчика слабое здоровье, не нагружайте его сильно…

– А как я иначе их вытяну, доктор? – повторяла она. – Нет у меня выхода, и у него тоже нет.

О том, что в доме имелось только самое насущное, я уже писала. Помню, даже штор на окнах не было, верхние квадраты стёкол были просто заклеены газетами.

Если вечером, когда тётя Зоя приходила с работы, мы сидели у Вальки, она звала нас «угоститься». Доставала из холодильника банку с молоком, наливала по стакану. И отрезала по горбушке от чёрного, горячего ещё хлеба, который приносила с собой. Это было настолько вкусно, что мы и вправду ждали этого угощения, как подарка.

И ещё одна роскошь была у Вальки – кошка с котёнком. Кошка Муська, которая обреталась в семье «на паях», считая своим домом сразу две квартиры, где её подкармливали, принесла котят. Валька достал из-под кровати крошечного – я даже не поверила, что бывают такие маленькие коты. Тоже чёрный, как мама, с белой звёздочкой на лбу. Мяукающий почти беззвучно бледно-розовым ротиком. Валька его единственного отстоял, чтобы не утопили, хотел подарить мне.

А я предпочла Валькиному коту Митину собаку. Но об этом позже.

Митя жил у леса – на горе, в доме, напоминающем теремок. И в мезонине у него была своя комната. Отца его я видела считанное число раз: учёный-энергетик, он всё время был «в разъездах», как говорила тётя Нина.

А ею я была очарована напрочь. Невысокая смуглая женщина, очень красивая – такая красивая, что об этом даже не нужно было говорить. За всю жизнь я едва ли видела двухтрёх таких безусловно красивых женщин, со столь правильными чертами лица. А глаза у неё были неожиданно синими.

Большую часть времени тётя Нина проводила дома. Она не работала, не помню её и просто вышедшей на прогулку или отправившейся в гости. В саду – да, но не на грядках «попой кверху». Зато цветов было много – от первых жёлтых крокусов, которые странно было видеть цветущими на голой, ещё не отогревшейся после морозов земле, до поздних хризантем, на которые летел первый снег, а они всё цвели, догорая сиреневым костром.

Бабушка моя, тоже «цветочница», несколько раз брала у тёти Нины луковицы тюльпанов и черенки роз, делясь с ней, в свою очередь, белыми и малиновыми пионами и садовыми ромашками. Летом оба наши сада благоухали, вызывая неодобрение и вместе с тем некую зависть «огородниц», каждый сантиметр земли отдававших полезным культурам – преимущественно помидорам и огурцам, вытянувшимся на опрятной черноте грядок, как солдаты по стойке «смирно» возле своих укреплений.

По субботам тётя Нина ходила на базар, и мы не раз сопровождали её.

Деревянные магазинчики и бараки теснились тут во множестве, окружая торговые ряды. Тётя Нина оглядывалась как-то растерянно. Потом я поняла: у себя на Кавказе она привыкла к другому базару, другим покупкам.

Овощи она выбирала иначе, чем моя мама, неизменно искавшая в сезон картошку «на рубль – три», то есть три килограмма за рубль. Тётя Нина брала то, что ей нравилось. Вздохнув, шла в мясной лабаз – длинное полутёмное здание, пропахшее смертью.

А я, оставив Митю с Валькой её сопровождающими, сбегала в другую лавку, где на подсвеченных полках переливались длинными искрами хрустальные вазы, графины, бокалы. Грубые деревянные ступени, домик – избушка на курьих ножках, а внутри такое… Я подолгу стояла там заворожённо.

Домой тяжёлую корзину несли мальчишки – Валька менялся с Митей, а если корзину первым брал Митя, то он и не уступал её, нёс до самого дома – казалось, ему и нетрудно.

Тётя Нина сразу принималась за «большую стряпню», достав из кухонных ящичков множество приправ, которые я не умела определить. А ещё – айву, орехи, барбарис… Мисочки с невиданными соусами, в каждом – сто оттенков вкуса. Соусы-поэмы.

Тихо позванивали длинные серьги тёти Нины. Заметив, как я люблю не только украшения, но и просто красоту камней, стекла, она, пока еда «доходила», вела меня в свою комнату, доставала шкатулку, вынимала бусы, серьги, кольца… Рассказывала.

– Венецианские, – повторяла я, и слово это удивительно шло лёгким, каким-то сухим бусам, где янтарные бочонки были оправлены в резное золото.

– А это – на, – сказала она, неожиданно подавая мне кольцо, прозрачный кристалл в серебряной оправе. – Это не просто так кольцо, это жизнь… Будешь глядеть на него когда-нибудь… Серебро будет тёмное, уставшее, хранящее много тайн. А ты будешь видеть всё ясно, как сквозь хрусталь…

И если Валька мог получить от матери полотенцем по спине, если мне старшими многое запрещалось, то у Мити дома была совсем другая атмосфера. И мать смотрела на сына с уважением: мужчина.

Митя… Когда он брал моё лицо в ладони, когда я подставляла ему лицо – это чувство, что летишь, адержат, как крылья, – его руки…

Я знаю сопричастность чуду. Думаю, чудеса даёт Бог каждому в его жизни. Кого-то они будто поддержат под локоть в трудную минуту и отпустят. И мои любимые строки у Ирины Ратушинской – именно об этом:

…Окно в морозе! Ни глазков, ни стен,

И ни решёток, и ни долгой боли —

Лишь синий свет на крохотном стекле,

Витой узор – чудесней не приснится!

Ясней взгляни – и расцветут смелей

Разбойничьи леса, костры и птицы!

И сколько раз бывали холода,

И сколько окон с той поры искрилось —

Но никогда уже не повторилось

Такое буйство радужного льда'

Да и за что бы это мне – сейчас

И чем бы этот праздник был заслужен.

Такой подарок может быть лишь раз

А может быть – один лишь раз и нужен.

А я всю жизнь жила – от чуда до чуда. Они были такими простыми – чудеса эти, но с несомненностью убедили меня, что есть тот мир… Не наш, тот, который называют «тонким», – ради щемящей прелести которого стоит жить.

Первое чудо случилось зимой. Мне было года три. Вместе с дедушкой мы шли мимо Дворца культуры. Тогда были другие зимы: машин немного, и снег – белейший, сугробы – высотой почти в человеческий рост. А в тот день была ещё и сильная метель, вихри снега – натурально завивающиеся, подобно фигурам возникающие перед тобой – вдруг. И, хотя я крепко держалась за дедушкину руку, один из таких вихрей подхватил меня и пронёс несколько шагов. Невозможно забыть ощущение, когда тебя подхватывает и несёт воздух. Кажется, ещё миг – и сольёшься с метелью, растворишься в ней.