Книга Авантюристка, страница 66 – Кэрол Нелсон Дуглас

Мы опустились на песок и поклялись друг другу, что никому не расскажем о том, что приключилось с нами в пещере, но однажды вернемся и отыщем потерянные сокровища. Я предложил наколоть татуировки – рядом оказался Сингх, а нам все равно нужно было чем-то заняться до того, как нас спасут. Какое-то время он не расставался с иголкой и чернилами. Это помогло нам отвлечься.

Один француз поднялся на выступ и зарисовал очертания побережья. Затем мы подсчитали выживших. Нас осталось семнадцать. Мы разделились на Кварты по четыре человека и поклялись, что каждая будет поддерживать связь с остальными. Сингха не посчитали из-за его религии, хотя, как я уже сказал, лично мне не жалко было отдать ему часть своей доли. Так что бедняге индусу достались одни татуировки. Может, по мнению спасшихся, он и не заслужил того, чтобы делиться с ним сокровищами, но уж точно был куда достойнее остальных. С тех пор каждый член Кварты носит на груди татуировку, означающую одну из сторон света и, соответственно, одну четвертую побережья, где покоятся наши богатства.

После смерти Монпансье я разрешил Сингху наколоть себе такую же, как у меня, татуировку. Теперь он тоже был в доле. Но Клод часто рассказывал о своей маленькой дочке, поэтому я поклялся, что со временем Луиза получит долю отца, ведь по условиям сделки, если кто-то из нас умрет преждевременно, на его место придет ближайший родственник.

– Но ведь не один Монпансье скоропостижно скончался, – заметил Годфри.

Джерсовый кивнул и сжал кружку оставшимися четырьмя пальцами.

– Как же вам удалось спастись? – отважилась спросить я.

– Нас подобрал греческий грузовой корабль, везший в Марсель маслины. Матросы увидели сигнальный огонь за полторы мили от берега и вытащили нас с острова, как рыбок из пруда.

– Но кто-то же должен был руководить всеми остальными, – настойчиво повторила Ирен, словно и не слушала захватывающую историю Джерсового.

– Был один господин.

– Кто именно?

– Не знаю. В том-то и суть татуировок – имена не имеют значения. Две Кварты состояли из моряков вроде меня и Сингха, а две остальные – из восьми выживших пассажиров. Один из них и вызвался быть нашим главарем.

– Как вы поддерживали связь друг с другом?

– Через Монте-Карло. Через это самое кафе.

– Почти двадцать лет? – недоверчиво спросил Годфри. – За это время кафе могло закрыться.

– Как видите, этого не случилось, – самодовольно промолвил старый моряк. – Возможно, благодаря главарю. Был у нас уговор…

– Вот как! – В глазах Ирен заблестел интерес. – И в чем же он заключался?

– Мы условились писать сюда раз в год и скреплять конверт особой печатью – символом принадлежности к Кварте. Когда придет пора забирать сокровища, каждый из нас получит письмо, скрепленное такой же печатью, приедет в Монте-Карло и отправится за своей долей.

– Но неужели вы не боялись, что остальные завладеют сокровищами раньше вас? – спросил Годфри.

– Как это, сэр?

– Поднимут со дна моря и заберут то, что причитается вам.

Моряк пожал плечами:

– Ну, этого предвидеть я не мог. Вообще, чтобы поднять столько золота, потребуется экипаж целого судна, так что проболтаешься – сам ничего не получишь. Не исключено, что какой-то подлец задумал перебить членов Кварт, не желая с ними делиться.

– А где же вы раздобыли особую печать? – поинтересовалась примадонна.

Джерсовый сощурил глаза до щелочек:

– Двадцать лет назад мы встретились в этом кафе. Разделили меж собой сургуч, словно золотые слитки, и каждая Кварта получила свою порцию размером с ваш кулак. Или скорее мой.

– Сургуч принес главарь?

– Ага, мэм.

– Но ведь вы скрепляли им письма для дяди Луизы…

– Только для того, чтобы придать им должную важность. К тому же письма имели прямое отношение к деятельности Кварты. Выглядели по-королевски, официально, хотя писал Граймс – царствие ему небесное – довольно безграмотно и только печатными буквами. Мы пересказывали Пэдди содержание будущего письма, а он переводил его на французский язык. Его мать родом из Кале.

– Очевидно, сургуча у вас было в избытке. Вы помните, как выглядит главарь?

– Помню, еще как помню! Вот только я его уже лет двадцать не видел и сам с тех пор сильно изменился. А он, стало быть, молодой, скромный, с хорошими манерами, среднего роста. Темные волосы, глаза как мутная вода. Тогда носил пышные бакенбарды, хотя не исключено, что он давно их сбрил.

– Но татуировка осталась.

– Осталась, мэм, истинная правда.

Ирен вздохнула:

– Он француз?

– Вроде как да.

Годфри подался вперед. Облик Черного Отто придавал ему суровый, почти угрожающий вид.

– Сколько среди выживших было французов?

– Почти все, сэр. Кроме Сингха, Пэдди, Граймса и меня.

Ирен снова глубоко вздохнула и откинулась на спинку деревянного стула. Джерсовый покачал головой:

– Ума не приложу, как мне жить без Сингха. Привык я к чертяге, ей-богу! А со змеей что делать прикажете? Может, отпустить…

Я нервно заерзала ногами под столом.

– Или утопить, – размышлял моряк.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом рептилии, доносившимся из корзины.

– Но, сэр, – вмешалась я, сама не веря, что всерьез переживаю за судьбу ползучей твари. – Разве можно быть таким жестоким? Ваш покойный друг дорожил своим питомцем.

– С птицей я бы, может, и смирился. Что ж плохого в попугае с яркими перьями? Нет-нет да и вымолвит словечко-другое.

– Змея, попугай… разве это имеет значение? На земле Божьей места хватит всем – и большим, и малым. Осмелюсь предположить, что и скользким тоже.

– Да она и не скользкая вовсе. Сухая, как ваша рука. Взгляните сами. Может, оставите змеюку себе?

– Кто – я?! – Я тревожно посмотрела на Ирен и перевела взгляд на Годфри. Нортоны сидели как ни в чем не бывало с непроницаемым выражением на лицах. – Конечно же нет! Об этом не может быть и речи.

– Кажется, в поезде вы ей понравились. Прежде она никогда от нас не сбегала. Не бойтесь, она не кусается. – Джерсовый приоткрыл крышку и пододвинул корзину ко мне.

Я чуть не завопила от ужаса и с трудом подавила желание броситься наутек. Свет масляной лампы, стоящей на нашем столе, упал на маленькую плоскую голову, выскользнувшую из корзины. На меня уставились черные глазки-бусинки, и я с удивлением отметила, что в них отражается тревога. Наверное, так же себя чувствовал Гулливер в стране великанов. Неужели змея понимает, что наш зловещий разговор касается ее судьбы? Подобная мысль казалась мне смехотворной. Однако я была почти уверена в том, что, пусть и примитивно, рептилия тосковала по почившему хозяину.