Книга Леха, страница 135 – Николай Берг

Середа и Половченя, конечно, высказались за то, чтобы прибиться к группе этих новорожденных партизан, это бойца уже никак не удивило. И лейтенантик ожидаемо принял решение – дал согласие присоединиться. Оба соблазнителя приняли новость с явным удовольствием.

Тут же были развернуты перед окруженцами «розовые дали и голубые горизонты» – как не без ехидства отметил артиллерист. Буквально завтра же пообещали прислать проводников и помочь с переездом в лагерь, где поудобнее будет. Лейтенант спросил про патроны к ТТ, и его порадовали тем, что именно таких полно. Ефрейтор ненадолго отлучился и принес своему командиру чуть было не похороненный в тайнике автомат.

Это оружие вызвало много вопросов у незнакомцев, и авторитет лейтенанта в глазах местных явно поднялся. Семенов вынужден был признать, что обращался Березкин со своим оружием ловко и даже щеголевато, очень умело и наглядно показав устройство и самой машинки, и странноватых здоровенных банок-дисков. Чувствовалось, что наличие такого новехонького автомата в отряде сильно повышает уважение.

Сам же лейтенант, судя по его поведению, был готов продать душу за ящик патронов к своей любимой пулялке, как бы неправильно это ни звучало в свете единственно верного учения и безбожия последнего времени.

– А откуда у вас пистолетные патроны?

– Со склада милицейского. Успели вывезти в последний момент: немцы на мотоциклетках уже по хороду шныряли, а наш человек на тележке из-под самого носа у них увел. Как чувствовал, что приходятся, – довольно улыбаясь, сказал пышноусый.

– И к моему нагану есть, значит? – спросил Половченя.

– До конца войны хватит!

– Хорошо бы. А с собой у вас, случаем, нету?

– Найдется, если пошукать, – и выкопал из кармана десяток нагановских патронов, глядя на которые, Семенов всегда удивлялся: гильза длинная, а пуля засунута далеко вовнутрь, даже рыльце не торчит.

Боец про себя отметил, что не внес револьвер в список, потом испугался, что много всякого другого не записал, а тут ведь придется передавать имущество – в отряде свой старшина должен быть! А всякого разного по мелочам набиралось на тетрадку, сиди – пиши…

Примус, который раскочегарил артиллерист, вызвал странное отношение у гостей – профессор порадовался его наличию, потому как на костре инструменты дезинфицировать неудобно, а вот пышноусый забурчал недовольно, не понравился ему расход бензина. Впрочем, много бензина жечь не пришлось – в мешке, который привезли с собой гости, была уже вареная картошка, а еще хлеб, лук и огурцы. Выпили чуть-чуть перед обедом – за знакомство – и с удовольствием пообедали «человеческой едой» – как заметил бурят, насмешив всех.

– Надо бы нам к битой машине наведаться, – заметил ефрейтор.

– Это еще зачем? – удивился Середа.

– Много всякого хорошего оставили. Нам не нужно было, а вот в большом отряде – очень даже пригодиться может.

– Ну бензин там оставался еще. Только залить некуда, одна канистра была, – согласился Середа.

– И камеры с насосом. К слову, тащ летнант, а зачем вы их приказали снять? – напомнил Леха, прожевав вкусную картофелину.

– Предполагая переправляться через водные преграды, – ответил Березкин.

– Лучше уж тогда колеса в сборе. Телега на резиновом ходу и по болоту отлично идет, да и ехать удобнее, не так трясет, раненых удобнее транспортировать, – сказал лекарь.

– Одно колесо драное сильно было, – напомнил Леха.

– Все равно сходить стоит. Из покрышек отличные подметки получаются – как фабричные, – удивил бойца многоопытный ефрейтор.

– Ишь ты, как оно, – удивился и Леха.

– А ты думал! Попробуй-ка зимой без обувки побегать! – фыркнул с победоносным видом ефрейтор.

– Далеко эта машина стоит? – словно невзначай спросил пышноусый.

– Нет, не очень, – беспечно отозвался лейтенант.

– А покойнички там рядом не остались?

– Остались, – уже не так весело ответил Березкин.

– Сколько?

– Двое, – настороженно и медленно сказал лейтенантик.

– Паршиво. Самое малое – тридцать человек. А если офицеры – то и сто.

– Вы о чем? – уже хмуро, чувствуя что-то неладное, прищурился Березкин.

– Об институте заложников. Старое изобретение. Вы-то молодые, вас такому не учили. А немцы сразу предупредили – за убийство имперского хражданина будут ликвидироваться ответно пятнадцать местных аборихенов. За офицера – пятьдесят. И свои ухрозы они старательно выполняют, – не менее хмуро ответил пышноусый.

– То есть как это? – удивился Леха.

– Да очень просто. Убил кто-то немца – тут же расстреливают полтора десятка человек местных. В городке они из тюрьмы берут тех, кого сами уже арестовали. А в сельской местности – кто под руку подвернется, – как о самообычном деле, сказал профессор.

– Не понимаю, – помотал головой «старшина ВВС».

– Что не понимаете?

– Как так можно – они же не виноваты! Ведь суд не доказал их участие в убийстве, они же, скорее всего, вообще невиновны, раз сидели в момент убийства в тюрьме, у них же вообще алиби… – понес какую-то непонятную ерунду потомок.

Семенов поежился, это для него было все равно что разговор об астрономии: вроде как и серьезно, но в настоящее время и в этом месте – совсем не в лад.

– Молодой человек! Немцам не характерна наша социалистическая законность! – выспренно начал профессор, но пышноусый его перебил:

– Хлопец, нимцы еще в прусско-французскую войну заложников, как собак, стреляли. А суды у них и тут есть – как ихий зольдат решил тебя пристрелить – так тоби и суд. И кохда они в Империалистическую прийшлы – то же почти и было.

– Точно. Видали мы их расписки: «Выдать русской свинье за свинью один грош», – кивнул головой ефрейтор.

– Ничего не меняется. Все раньше уже было. И заложников без суда стреляли. И раненых добивали, и пленных, которые идти не могли, – грустно заметил доктор.

– Это когда такое было?

– Да хоть и в наполеоновскую войну. Даже в классике описано. Платон Каратаев [140] – доводилось про такого читать? Великий Пирогов вынужден был заняться артиллерийской наукой, чтобы доказать англичанам и французам, что их постоянные обстрелы Севастопольского госпиталя никак не могут быть объяснены случайностью. И несмотря на то, что доказал совершенно научно, – обстреливать не прекратили! Даже отделение для умирающих и гангренозных в доме купца Гущина! Война – квинтэссенция человеческой жестокости, подлости и низости. И мы в тылу врага это видим куда как наглядно.