Книга Еще не поздно. Время собирать камни, страница 57 – Павел Дмитриев

– Его можно было по-тихому послать куда-нибудь в тайгу еще пару лет назад… – чуть не сел прямо в сугроб Анатолий.

– Да!!! – Я с трудом сдержался от крика. – Тысячу раз да! Десять тысяч! А он так и остался – мало того что на свободе, да еще с парой пистолетов в карманах… И везучий черт, как-то напоролся на машину Микояна, хотя это не удивляет, дома, где живут шишки из ЦК, пол-Москвы знает. В любом случае, какого фига?!

– Может, забыли, – растерянно пробормотал Анатолий. – Наверное, подумали, что все изменилось…

– Ты сам-то в это веришь? – хмыкнул я.

– Нет, – честно признался офицер. И после заминки выдал: – Больше похоже, что как-то сыграли втемную.

– Вот теперь понять бы, чем это грозит, – подхватил я весьма тривиальную мысль. – Хотя изменить-то ничего не получится. Сиди и жди, как баран!

– Примерно так, – не стал спорить собеседник.

Мы задумались. Картина вырисовывалась реально подлая. Зная о покушении Ильина, Шелепин и Семичастный, очевидно, неторопливо «вели» психа и надеялись, что он уберет Брежнева, а может, еще кого-то лишнего, да хоть и в самом деле Микояна. Сложного в этом немного, приставить человека, чтобы присматривал издали, да самим не подставиться под пули, когда больной уйдет в срыв. И вот теперь ни в чем не виноватый пацан в морге, бравый старикан в больничке, и фиг разберешь, что из этой катавасии получится дальше.

Примеров подобного в истории масса, взять хоть убийство Кирова или там поджог рейхстага, а если что поновее, так сгодятся обрушившиеся в две тысячи первом году здания WTC и взрывы жилых домов в России в тысяча девятьсот девяносто девятом году. С послезнанием получилось вообще красиво, комар носа не подточит: Анастас Иванович в таком возрасте, что три пули его точно отправят на пенсию, а для игроков из ЦК это, наверное, даже лучше, чем торжественные похороны. Ильин в камере, допросят, установят ненормальность, еще и по телевизору в назидание потомкам покажут. Никто не виноват, разве что мелкие стрелочники, до последнего пытавшиеся замять инцидент и найти беглого офицера своими силами.

Так что за результат можно не беспокоиться – нас ждет очередное закручивание гаек, даже лозунг несложно представить: «Да здравствует советская психиатрия – самая карательная в мире!» А то и хуже, дело докатится до нового тысяча девятьсот тридцать седьмого года, благо лет прошло еще немного, и подписанты пухлых расстрельных гроссбухов не только живы, но и сидят на высоких постах. Единственное, что при этом радует, – покушение произошло как минимум с ведома моих кураторов, очевидно, они что-то планируют выиграть от этого и уж наверняка не собираются скоропостижно покидать вершину советского политического олимпа.

– Я это все понимаю «Как обостренье классовой борьбы», – Анатолий неожиданно продекламировал строчку из популярной песни [206] . – В смысле, нам надо держаться подальше от такой политики, ну и, – он посмотрел мне в глаза, – болтать поменьше, разумеется. Тем более что наши не пострадали.

– Хорошо сказал, надеюсь, они там, – я бросил демонстративный взгляд в небо, – не переоценили своих сил.

– Это точно, – начал было безопасник, но, заметив вышедшую из проходной сестру, быстро свернул мысль. – Если что, нас один черт не спросят, растопчут, как тараканов, не глядя.

Больше мы этот вопрос не поднимали.

Но мне почему-то до самого конца года вспоминались кадры будущего, а именно танки на набережной Москвы-реки, ведущие огонь по горящему Дому Советов. Странный выверт сознания, ничего больше.

– Сашка! Я так за тебя переживала сегодня! – Вера Борисовна [207] бросилась на шею мужа прямо у дверей. – С утра сижу как дура одна на даче, смотрю телевизор, вся извелась с этим покушением, гадаю, что к чему. Ты бы хоть звонил почаще, а то за весь день и десятка слов не сказал!

– Думал, скалкой встретишь! – Александр Николаевич едва успел раскинуть руки для объятия. – Время-то уже к двенадцати, я водителя подгонял всю дорогу, боялся не успеть, а на дороге как назло поземка метет, ребята из девятки [208] вредничают, впереди маячат, не дают толком разогнаться.

– Раздевайся скорее, горе ты мое луковое! А я уж и прислугу всю отпустила, думала, до утра застрянешь в Кремле! Сейчас позвоню…

– Не надо, Верусик! – протестующе замотал головой Шелепин. – В кои-то веки мы с тобой вдвоем остались, даже дети в Москве, можем мы хоть один праздник встретить на даче, как нормальные советские люди? Как тогда, в сороковом, помнишь? С бутербродами и целым литром главспиртовской лимонной горькой!

– Праздничными бутербродами, – с поцелуем в колючую «вечернюю» щеку поправила жена. – Кирпич серого хлеба и миска плохо просоленной кетовой икры… Но зато какая ночь!

– Мы ее повторяли не меньше тысячи раз!

В подтверждение слов муж сдвинул руку вниз, к аппетитным полушариям, и постарался потеснее прижать к себе свою женщину, но она со смехом вывернулась из объятий, между делом стягивая с головы мужа шапку-ушанку из норки.

– Ты аккуратнее с моей прелестью! – Шелепин делано погрозил пальцем супруге и сразу уточнил: – Представь, именно сегодня Ильич наконец-то сломался и вместо своего каракулевого «пирожка» нацепил такую же, как у меня, только серую [209] . Не вынесла душа поэта [210] , тем более, что уже половина Президиума ЦК в норке щеголяет, а ведь и двух месяцев не прошло, как ты меня на демонстрацию в обновке отправила!

– Вы, мужики, прямо как обезьянки! – Вера Борисовна, дурачась, вытянула губы в дудочку и дыханием растопила снежинки на благородном мехе. – Уверена, «человека в калошах» [211] ты так просто не возьмешь, он сам в довоенном пальто ходить будет и на других шипеть не забудет, а уж его папаха, поди, при самом Владимире Ильиче построена. Смотри, не простит тебе главцензор всея Союза новой моды.

– Да и черт с ним, – небрежно отмахнулся Председатель Президиума Верховного Совета. – Министры и первые секретари регионкомов до задницы «пирожкам» рады, это ж еще один уровень шапочной иерархии! Устали небось бедолаги, в пыжике на трибунах стоять, как все…