Онлайн книга «Нарисуй мне в небе солнце»
|
Марат не хвалил никого и никогда, крайне редко. Меня похвалил первый раз за все время моей работы в «Экзерсисе». Я хотела спросить, что именно было хорошо. Ведь у меня кроме монолога были еще три большие сцены. Но я не решилась. Марат Анатольевич категорически не любил отвечать на вопросы. Что угодно, только не задавать ему прямых вопросов. Опустошение и очень радостно – такое ощущение после спектакля, который был сыгран хорошо. Не хочется идти домой – ведь меня дома никто не ждет. Хочется смеяться и с кем-то поговорить, о чем угодно, о чем-нибудь хорошем. Только не садиться в полупустой вагон метро и не ехать одной домой. Я смотрела на Никиту Арсентьевича. Ведь это он стоял за мной? Он взял меня за руку, он наполнил меня какой-то необъяснимой энергией, которая провела меня по всему спектаклю, так, что даже самый мрачный режиссер в мире меня сегодня похвалил. Никита Арсентьевич быстро переоделся после спектакля, что-то негромко говорил то монтировщикам, разбирающим винтовую лестницу, то осветителю, меняющему перегоревшую в конце спектакля лампу. Олеся, стоявшая как раз под этой лампой, когда та вспыхнула и погасла, носилась по всем нашим пяти крохотным гримеркам, рассказывая каждому, как именно она испугалась, когда лампа вспыхнула… нет, не вспыхнула, лопнула… нет, не лопнула – взорвалась… прямо над ее головой… это черные силы… это завистники… нет, завистница… темноволосая… тощая… бездарная… с черными глазами… – У меня темно-зеленые глаза, болотные! – засмеялась я, не выдержав. – С рыжеватой окаемкой. – Двуцветные! – энергично подтвердила Олеся. – Я так и знала, так и знала! Надо сказать Марату Анатольевичу, что я не хочу с ведьмой в одной гримерке сидеть. – Олеся Геннадьевна, вы бы ехали домой, – мирно посоветовал ей Никита Арсентьевич. – Святой водичкой умоетесь – никакие ведьмы вам не опасны. – Откуда у меня святая вода? – взвилась Олеся. – Я принесу тебе завтра, – обнял нашу бешеную приму Валера Спиридонов, окутав ее своей бородой и утопив в складках мягкого пышного живота. Олеся прижалась к Валере. – Какой же вы теплый, Валерий Петрович, приятный… Почему вы женаты? – Разведусь, Олесенька, разведусь. Вот дом построим, и разведусь, – засмеялся Спиридонов. – Только обещаете, все вы только обещаете! Вот и Никита Арсентьевич мне обещал, да, Никита Арсентьевич? Я видела, как директор быстро посмотрел на Олесю. – Что именно? – улыбнулся он. Не хотела бы я, чтобы мне так улыбались мужчины. – Жениться! – договорила-таки Олеся в полной тишине. Как-то так получается, что к интересным разговорам тут же подтягиваются все – и кто только что тащил по сцене тяжелую кованую лестницу, и кто стоял на стремянке, выворачивая лампу из огромного софита, и кто не успел толком одеться, застегнуть штаны и лифчики, и кто уже со всеми попрощался и убежал на автобус… Никита Арсентьевич хмыкнул, взглянул на одну лишь меня, подмигнул и, легонько перепрыгивая через две ступеньки, взбежал по залу. «Мой милё-о-о-ночек не игра-а-а-ется… Мой милёночек так мне нра-авится…» – весело напевал он при этом. – Хорош подлец… – негромко проговорила наша самая заслуженная актриса Наталья Иосифовна, недавно приехавшая из Рязани и играющая всех бабушек. Лет ей было меньше, чем Агнессе, но она не слишком переживала о своих возрастных ролях, как мне казалось. Гораздо лучше играть симпатичную моложавую бабушку, чем хрипеть признания в первой любви от лица юной девы. Я боялась любой старости – и веселой, и грустной, и хриплой, и бодрой, и верила, что ко мне лично она не придет. Я не сомневалась, что Олеся нарочно сказала про Никиту Арсентьевича, чтобы позлить меня. Когда и почему он мог обещать ей жениться? – Бабам всем голову крутит, – продолжала Наталья Иосифовна, – а ведь Тасю свою никогда не бросит. Таких, как она, не бросают. Оставалось только удивляться, как Наталья Иосифовна, три месяца назад придя в наш театр, так хорошо уже во всем разобралась. Годы работы в театре. Хороший навык психологического анализа. * * * – Что ты задумалась, Кудряшова? Волобуев подошел ко мне и очень просто, по-отечески, обнял. Я замерла. Никогда раньше он так не делал. Подождала, помолчала. – Ну что? – Он еще придвинул меня к себе, аккуратно взял за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. – Грустная ходишь… – Да нет… – Ну как нет? Отсутствуешь на репетициях… У тебя дома что-то не так? – Всё так. – Все здоровы? – Вроде да… – А денег хватает? Ты нормально питаешься? Не приходится подрабатывать по вечерам? – Питаюсь… Я в театре работаю, у меня зарплата, и еще ученики… Денег очень много… Волобуев хмыкнул: – Так уж и много! А что за ученики? – Ну неинтересно совсем, Алексей Иванович… Не имеет отношения к театру… – И все же? – Я немного английским подрабатываю… – вздохнула я. – Ну так я ж спрашиваю – приходится подрабатывать? Ты мотаешь головой. Я вижу, ты устала. Хочешь, отпущу с занятий сегодня? – Нет! – искренне сказала я. – Что вы, Алексей Иванович! Он даже не мог себе представить, наверное, что самое лучшее в моей жизни – это он и его занятия. Когда Волобуев входил в класс, высокий, статный, уверенный, всегда абсолютно здоровый, выспавшийся, бодрый, в аудитории становилось светлее, теплее, все оживлялись. И начиналась репетиция, на которой не было бездарных, ленивых, тупых, где никто и никогда не плакал – разве что на сцене, и то Волобуев не любил брать такие отрывки. У нас было все позитивно, ярко, часто смешно, если нужно – серьезно и даже пафосно, но никакой серой тоски. – Тухлый реализм! – Волобуев, энергично взмахивая крупными руками, выбежал на сцену, освещая все вокруг. – Встань, Минаев, что ты сидишь, скособочившись? – Я же крестьянин, Алексей Иванович… – И что? Думаешь, так сидел русский народ веками? Сидел и сидел на болоте? Кривой, косой на один глаз и оба бока? Да уж конечно! Если бы он так сидел, мы бы сейчас в ошейниках ходили за господами! А что у девушек наших такие кислые лица? Кому интересно на вас смотреть? Вам-то, может, пострадать и приятно, а мне вот совершенно неинтересно! И зритель за эту перекисшую манную кашу деньги платить не будет! Помидором тухлым бросит в вас и уйдет! В пустом зале будете перекисать! Ну-ка, все, встали, на раз-два, плечи расправили и – побежали! – Куда? – удивились мы. – На месте, высоко поднимая коленки, чтобы кровь побежала по жилам, чтобы сердце застучало, а то сидят, квёлые, пыльные… Мы побежали, стали смеяться, глядя друг на друга. Кто-то из мальчиков зачем-то надел на репетицию костюмы, которые нам вчера дали на примерку и подгонку. Дворяне, в удлиненных приталенных сюртуках не по росту, бежали, высоко задирая ноги, выбивая пыль из исторических досок нашей девятнадцатой аудитории, видавшей великих актеров в их бытность студентами. |