Книга Поиски в темноте, страница 42 – Чарлз Тодд

— Похоже, она стала бы идеальной помощницей для Саймона. С ее глубокими познаниями Востока…

Но Элизабет Нейпир очень ловко уклонилась от ответа на его завуалированный вопрос.

— Не мне судить. Обычно она не очень охотно говорила о своем детстве. Почти никто не догадывался, что она жила где-то, кроме Англии.

— Она говорила об Индии с капитаном Шоу.

Лицо Элизабет превратилось в застывшую маску.

— Впервые капитан Шоу узнал о ее прошлом от меня, — сказала она. — Он никак не мог понять, почему Маргарет не хочет выйти за него замуж и уехать в Канаду… И почему она не влюблена в него. Она ему ничего не объясняла, а мне казалось, что он заслуживает ответа. Я попросила его не говорить с ней на эту тему, но, наверное, он все же заговорил. Не знаю, обладала ли Маргарет способностью любить. Если да, эта способность у нее была зарыта под столькими слоями, что почти погасла. Маргарет была слишком тщеславна; того, что не отвечало ее цели, она просто не замечала. Надеюсь, она умерла быстро; ей бы не хотелось умереть до того, как она получила что хотела. Понимаете, для нее такая смерть стала бы окончательной катастрофой.

* * *

На следующее утро, до того как Ратлидж успел заказать завтрак и обдумать планы на день, он лицом к лицу столкнулся с Хильдебрандом.

— Идите к Моубрею, — сказал Хильдебранд. — У него что-то на душе, и будь я проклят, если могу понять, что его мучает. Я послал за Джонстоном, на тот случай, если он захочет признаться. Он, возможно, поговорит с вами или со своим адвокатом.

Ратлидж вышел из гостиницы вместе с Хильдебрандом и, переходя улицу, заметил, как в участок входит Джонстон.

Внутри было сыро и пахло плесенью после дождя; утром, хотя облака унесло на северо-восток, солнце еще не согрело землю.

Они прошли к камере, где содержали Моубрея, и Ратлидж почувствовал, как все больше беспокоится Хэмиш.

Тяжелый ключ с лязгом повернулся в замке, открылась дверь. Атмосфера страданий была почти осязаемой. Воздух в камере был таким спертым, что Джонстон замер на месте.

— Боже мой, неужели вы не даете ему даже мыла и воды?

— Мы принесли ему и мыло, и воду, — сухо ответил Хильдебранд. — Но не можем мыть его насильно. Мои констебли уже пожаловались на невыносимый запах… Поэтому мы вас и позвали. Чтобы вы докопались до сути!

Моубрей сидел там же, где Ратлидж видел его в прошлый раз, закрыв голову руками, ссутулив плечи. Он казался воплощением уныния и отчаяния. Его подбородок зарос щетиной, в которой мелькала седина, и одежда его выглядела ношеной, ветхой и грязной.

Джонстон шагнул вперед:

— Мистер Моубрей, я Маркус Джонстон. Я представляю ваши интересы. Вы помните меня?

Ответа не последовало, хотя Джонстон говорил мягко, просил, льстил и уговаривал узника добрых десять минут, рассчитывая вывести его из апатии.

Наконец Джонстон сдался и вышел в коридор, дыша часто и неровно, как будто ему не хватало воздуха.

Хильдебранд повернулся к Ратлиджу:

— Попробуйте вы! Если понадобится помощь, я рядом.

Ратлидж чувствовал, как часто бьется его сердце; Хэмиш насторожился. Но он заставил себя перешагнуть порог камеры. В тот день Моубрея охранял крупный, рослый констебль. Казалось, он заполняет весь дальний угол камеры, врос в нее, как старинная колонна. Он не сводил с Моубрея озабоченного лица.

Хильдебранд вошел следом за Ратлиджем, и Джонстон, на которого долг давил мертвым грузом, тоже последовал за ними. Ратлиджу стало плохо.

— Моубрей! — заговорил он с трудом. — Боже правый, старина, что бы подумала о вас Мэри, если бы увидела таким небритым и грязным! — Его голос звучал неожиданно резко и грубо. — Где ваша гордость?

— Мэри умерла, — пробормотал наконец Моубрей, словно нехотя возвращаясь в настоящее. — Она не может меня видеть и не может вас слышать.

— С чего вы взяли, что мертвые глухи и слепы?

— Говорят, что я убил ее! Это правда? — Моубрей поднял голову; в красных, воспаленных глазах бушевал его личный ад. Ратлидж подумал: интересно, что понял Моубрей из его слов и способны ли понять их остальные?

Поймав на себе взгляд Джонстона, Ратлидж ответил:

— Не знаю. Неподалеку отсюда нашли убитую женщину. Перед тем вы долго разыскивали свою жену, вы публично угрожали расправиться с ней, помните? Женщина похожа на вашу жену на фотографии, которую мы нашли у вас в бумажнике. Что еще нам оставалось думать?

— Я увидел ее из окна на станции. Это я помню! Но, если она погибла в Лондоне, как такое возможно? Как она могла оказаться здесь? Я даже не знаю, где сейчас нахожусь! — Моубрей, похоже, забыл, что видел вместе с женщиной мужчину. Он огляделся вокруг мутным взглядом, как будто не мог сосредоточиться на стенах тюремной камеры, как будто видел нечто, доступное только ему.

Как Хэмиш…

— Во что она была одета, когда вы ее видели?

Ветер раздувал ее волосы — как раньше, и она улыбалась, когда смотрела на детей. Ее улыбка…

— Во что она была одета? — не сдавался Ратлидж. — На ней было синее платье? Зеленое?

— Для меня она одевалась в розовое. Она всегда надевала розовое, когда хотела порадовать меня. Однажды я сфотографировал ее в розовом платье. Снимок у меня здесь, с собой… — Он принялся искать бумажник, но, не найдя его, быстро отвлекся.

— А дети? Во что были одеты они?

Но Моубрей, видимо, не мог говорить о детях, и Ратлидж снова чуть не упустил его; Моубрей снова собирался ускользнуть в пучину апатии.

— По дороге шла женщина, — быстро продолжал он. — Она шла одна. — Джонстон сделал резкое движение, пытаясь остановить Ратлиджа. Хильдебранд открыл рот, но Ратлидж, не обращая на них внимания, продолжал: — Она… та женщина… была в розовом платье. Или, точнее, бледно-лиловом. Но это была не ваша жена, а другая женщина. Вы ее видели? Вы говорили с ней?

Но Моубрей снова закрыл голову руками. Он тихо плакал.

— Черт побери! — не выдержал Хильдебранд. — Вы только все портите! Ему стало еще хуже…

— Я не согласен с подобными методами ведения допроса! — поддержал его Джонстон.

— Хильдебранд, пошлите констебля за платьем. Я хочу показать его Моубрею.

— Нет, так нельзя, я не…

— Если он опознает платье, иметь дело с последствиями придется мне… ничего нельзя сказать заранее… — бормотал Джонстон. — Не понимаю ваших доводов!

— Мне нужно платье, — сказал Ратлидж. — Пошлите за ним констебля!

— Под вашу ответственность! — сдался Хильдебранд. — Вы меня слышите?

Здоровяк констебль с явным облегчением вышел из камеры.

Пока он ходил за платьем, остальные ждали его в злом, беспокойном молчании. Моубрей перестал плакать; он как будто заснул сидя. Дышал он неровно и хрипло, как будто ему снились страшные сны. Вдруг он вздрогнул и проснулся, что-то встревоженно крикнул, вскинул руки, словно желая отгородиться от того, что поднималось из глубин его сознания.