
Онлайн книга «Борель. Золото»
«Василий молод и красив, в отношении женщин смел, избалован и груб… А внутреннюю красоту способны замечать редкие женщины, которые маркой выше обыкновенных», — думал он, отрываясь от работы. «Но ведь Валентина не подходит к обыкновенным, — говорил чей-то голос за спиною. — Ведь недаром она одним взмахом отрубила нити, которыми была связана с семьею. Но ведь и Василий с удивительной проницательностью…» Металлические звуки парового молота дробно ударили по дебрям тайги и в стены здания, отчего задребезжали окна конторы и на столах зашевелилась бумага. Яхонтов, отрываясь от дум, взглянул на Валентину и в ее долгом улыбающемся взгляде прочел обещание… — Пойдем в мастерские! — крикнул ему Василий, бросая на стол пачку бумаг. — Наглядитесь в другой раз, когда добьемся передышки. И опять Яхонтова кольнуло в сердце. Валентина, краснея, уткнулась в бумаги, но тотчас же оправилась и строго, без улыбки и слов, взглянула на Василия снизу вверх. Он перестал смеяться. И только когда они вышли на улицу, виновато сказал: — А колючая деваха, разъязви ее! — Да, — угрюмо усмехнулся Яхонтов, — без рукавиц тут обожжешь руки. — Колючая, — повторил Василий. — Но, знаешь, из нее будет толк. — Если мы отнесемся по-человечески… В дверях мастерских они встретили шатающегося от усталости Качуру. Он засеменил к ним, закашлялся, замахал руками, и сонное его лицо залилось румянцем. Когда прошел припадок кашля, он потянул их за руку в подвальную кладовую, куда возчики скатывали бочки с керосином и мазутом. За ними, как и всегда, хвостом прирастала толпа рабочих, не пристроенных еще к делу. Дверь кладовой зияла черной пастью, и вместе с паром оттуда несся запах плесени и нефти. — Вот гостинец так гостинец! — твердил он, спускаясь на самое дно подвала. Они прошли в угол, освещенный стеариновой свечой, и остановились перед раскупоренными четырьмя ящиками, из которых виднелись груды круглого железа. — Вот они, новенькие! — захлебывался Качура. — И краска с ящиков не слиняла. Думал я, думал и вот только сегодня сон в руку пришелся… На заре в голову пришло. И вот они, как конфетки!.. А ведь я думал — нет у нас таких… Посмотрите, как игрушечки, ядят их егорьевы собаки… Нет, увольте, не могу я нести такую работу, голова разжижела, братцы. Я драгер и шахтер, а вы меня — пайку распределять… Послышался обеденный гудок. Паровой молот умолк, и сразу стало тихо. Рабочие небольшими кучками сходились в черное отверстие. Большой запас нужного железа! Это — большое чудо: старое, проржавленное, было ненадежно, и поэтому многие плохо верили в пуск драг, а теперь вот разрешались, рассеивались сомнения… — Ай да рудком! — Качать рудком! Около самых дверей сбились, зашарашились и над головами толпы взлетели лохмотья Качуры, в которых не было видно самого Качуры, и казалось, что взлетело кверху огородное пугало, а не человек. На рокот и взрывы людской радости ревом отзывались темные хребты. И будто не здесь, а там, в лесных ветвях, плескались и прятались звуки людских голосов. Яхонтов вышел из подвала последним и, отряхивая с дохи насевшую плесень, улыбался, показывая белые ровные зубы. — Там еще оказались телефонные аппараты и провода! — сказал он подошедшему Василию. — Обтянем тайгу веревочками… Это тебе не верховой нарочный, и никакие распутья не причинят нам бессонницы! — Сегодня же приготовь лошадей на Баяхту, — сказал Василий Залетову, останавливая его за руку. Секретарь взял под козырек и, повернувшись по-военному, махнул стоявшему рядом Лямке: — Слышишь, кубышка, готовься. Лямка, придерживая трубку, сердито и презрительно выругался. — Да не ломайся ты, попугай!.. Трепло! Без тебя знают дело, гумажная ты моль! — Верно, Лямка! Не падай духом, — гремели голоса. — Ты же трудовой элемент, а это что? Чернильная душа, язви его! — Полное право имеешь бахнуть трубкой по черепку, и суда не будет. Ведь ты же вечный дилехтурский кучер. Окунь ты красноглазый. Лямка плюнул себе на грудь и, переваливаясь, прошел к конюшням. …Около конторы Василий хотел взять Валентину под руку, но она, смеясь, посторонилась и пошла рядом с Яхонтовым. Они жили и столовались теперь вместе, но, несмотря на это, Валентина редко разговаривала с Василием и даже с Яхонтовым. И оба они удивлялись тому, что она так скоро привязалась к Насте. — Вы дичать начинаете, товарищ Сунцова, — шутил дорогой Василий. — Приедете в город — от людей бегать начнете… В наше время — монашкам не год, товарищ Сунцова, это запомните. Говорил и сам чувствовал, что слова эти звучат не шуткой, а досадой, и все оттого, что Валентина была далекой и замкнутой. «Да, Настя правду говорила, что эту штурмом не возьмешь…» И где-то далеко внутри зашевелилась незнакомая до сих пор ревность к Яхонтову… Оба они интеллигенты и, наверное, в душе смеются над ним… Что он? Немного обтесавшийся рабочий. Ну, красный боец, ну, заслуженный партизан! Разве гимназистка Валентина Сунцова — дочь тунгусника и сестра хищника — поймет это? Может быть, она даже презирает его за это?.. Но почему же тогда она не уехала со своими? «Потому что любит Яхонтова!» — подсказывало ревнивое чувство. За обедом Василий мало разговаривал с окружающими и, не окончив его, начал собираться в контору. — Ты чего это, парень? Иголку, что ли, проглотил? — удивлялась Настя. Валентина строго взглядывала слегка прищуренными глазами на всех, и в этих глазах чувствовался вопрос… — Ты мотри, парень, видно, накололся рябчик на боярку. — Ой, эти мужчины, они хуже баб другой раз вздыхают! — шептала Настя. Василий вышел, хлопнув дверью. Валентина, краснея, спрятав глаза, убежала в свою комнату, а Яхонтов снова почувствовал глухой толчок в сердце. В отношения строителей непрошенно вторгались вечные человеческие чувства — зависти, подозрения и тревоги. Это лишало покоя, мешало работе. А вечером, когда Настя накрывала на стол, Василий вошел с сияющим лицом. — Завтра едем на Баяхту, — сказал он, сбрасывая шинель, — а вам, Настя, с товарищем Сунцовой задача — привести в православную веру наш рабочий клуб: скоро соберется съезд рабочих всех приисков. Надо смастерить постановку… Третий фронт — просвещение масс! И оттого ли, что он пришел с улицы, или потому, что внутри у всех троих перегорели налетевшие волнения, в комнатах сразу же повеяло свежестью. Не было на лице Валентины прежней деловой строгости, которой боялись все и перед которой утром отступил Василий. |