Онлайн книга «Преступления страсти. Жажда власти»
|
Нет, это все мечты пустые, угрюмо подумал Федор. Теперь не время о власти грезить, нужно думать о спасении жизни. И чего не жилось батюшке в тишине да холе, да богатстве, чего его на царский трон повлекло? Сам-то умер, а семья… Вот сейчас ворвется сюда пьяная орава, набросится, дыша сивушным духом… Федор задрожал всем телом, когда отворилась дверь. Но не толпа вломилась – вошли только трое. Это были князь Василий Голицын, ближайший пособник Самозванца, Василий Мосальский-Рубец, смоленский воевода, а с ними татарин по имени Андрюха Шеферетдинов. Федор резко отвернулся к окну, чтобы не видеть изменников. Тошно глядеть на таких, недостойны они государева взора! Вдруг раздался крик. Федор оглянулся. Голицын и Мосальский-Рубец подступили к Ксении, схватили ее за руки, стаскивали с лавки. – Оставьте, ироды! Куда вы ее?! – сорвалась с места Марья Григорьевна, но на ее пути встал Шеферетдинов. Вроде бы легонько повел рукой, а дородная, кряжистая Годунова отлетела к стене. Упала и едва поднялась. – Лихо, Андрюха! – усмехнулся Голицын. – Вижу, и без нас справишься? – А то! – кивнул тот. – Долго ли умеючи. Вы, глядите, с девкою не оплошайте, не то государь спросит с вас. – А ты не пугай, и без тебя пуганые, – огрызнулся Мосальский-Рубец. – Мне государь приказ отдавал, мне перед ним и ответ держать! «Какой это я приказ ему отдавал? – растерянно подумал Федор. – Когда? В уме ли он?» И вдруг до него дошло: говоря о государе, они имеют в виду не его, законного русского царя Федора Борисовича Годунова, а другого человека – Самозванца, Гришку-расстригу, Лжедмитрия! По его приказу они заперли царскую семью в горнице старого дома, по его приказу тащат куда-то Ксению… Куда? На позор? На смерть?! – Пустите меня! – истошно закричала вдруг Ксения. – Мы вместе… не разлучайте! Она дернулась с такой силой, что вырвалась из мужских рук и кинулась к матери. Забилась за ее спину, глядела на князей умоляюще: – Не разлучайте, ради Христа! Дайте с матерью и братом смерть принять! «Как смерть? Почему смерть? – Федор покачал головой. – Быть того не может… не может… может… может…» Последнее слово гулко отдавалось в висках вместе с биением крови. Может? Что – может? Может статься, сейчас им всем предстоит умереть? Но как же так? Почему? Вот так сразу? А что, если купить жизнь ценой признания? Если рассказать им про подземелье кремлевское? Словно почуяв мысли сына, мать повернула к нему голову, глянула грозно, словно налагала запрет на уста: «Молчи, мол! Во что бы то ни стало – молчи! Не покупай жизни ценой предательства отцова!» Она права, его властная, по-мужски сильная мать. И самое главное – что ни за какую цену уже не купить жизни. Откроешь им роковую тайну, но ведь потом все равно погибнешь. Еще и похохатывать небось станут над ослабевшим царем… – Господи… – выдохнул Федор. – Господи! – Молись, раб Божий, – пробормотал, подступая к нему, Андрюха, широко разводя руки и пригибаясь, словно намеревался ловить какую-то диковинную птицу. – Сейчас твоя молитва окажется на небесах… Вот сей же час! Федор оперся задрожавшими руками о подоконник, глядя на прищуренные черные глаза, неумолимо приближавшиеся к нему. – Не посмеешь… – пошевелил Федор непослушными, онемевшими губами. – А вот посмею! – задорно откликнулся Андрюха, принимаясь засучивать рукава. – Нет! За что?! – завопила истошным голосом Марья Григорьевна. – За что, скажите?! – Ну как же, – шагнул к ней Голицын, хмуря и без того густые, сросшиеся у переносья бровищи. – Разве не помнишь, как орала на матушку государеву, как ногами на нее топала да лицо ей свечкою жгла? Сама сколько раз хвалилась, люди-свидетели тому есть. Вот за эти злодеяния обречена ты смерти. Ну а сын твой… Государь сколько писем ему прислал, хотел сговориться с ним по-хорошему, чтобы от престола отступился, отдал бы его законному государю Дмитрию Ивановичу, а он не схотел, войну продолжал. Вот и получит теперь то, что заслужил. Федор покачал головой. Он не получал никаких писем от Дмитрия! Либо Голицын лжет, либо письма попадали в другие руки. Например, в руки матери, которая со свойственным ей властолюбием сама все решила за сына. Ну что ж, Федор тоже не вступил бы в переговоры с этим самозваным царевичем. А раз так… значит, все одно погибать… – Хватит лясы точить! – рявкнул Андрюха, у которого явно чесались руки и просила крови палаческая душа. – Делу время, потехе час. – Угомонись, кат, – буркнул Мосальский-Рубец. – Не торопи нас. Давить их не станем, пускай яду изопьют. – А девку что ж? – сердито зыркнул на него Андрюха. – А чего ее неволить? – пожал плечами Мосальский-Рубец. – Охота помереть, так и пускай. А то возись с ней, утирай слезоньки. Мало что ее государь на ложе восхотел… Неужли другую не найдет, еще и покраше? – Ах, что задумали! – тяжелым, утробным голосом воззвала Марья Григорьевна. – Мою дочь, царевну, Годунову, к Самозванцу на ложе?! Да я раньше сама ее удавлю! – Руки коротки, – оборвал ее Голицын. – И час твой пробил. Эй, люди! На крик заглянул молодой дворянчик. Воровато зыркая глазами, подал поднос с двумя кубками, полными чем-то доверху. Голицын принял один кубок, сморщился гадливо и подал его Марье Григорьевне. Лицо той исказилось яростной судорогой, она занесла было руку – расплескать питье, однако Голицын увернулся от ее замаха. – Смирись, Марья Григорьевна, – сказал почти беззлобно, как бы по-свойски. – Пожалей себя и своих детей. Лучше уж легко отойти, чем мученическую гибель принимать. Годунова какое-то время смотрела на него, словно пытаясь постигнуть смысл его слов, потом медленно перекрестилась, обвела помутневшим взором сына, дочь… Прохрипела: – Прощайте. Молитесь! – и залпом, обреченно осушила кубок. – Матушка! – враз одинаковыми детскими голосами вскричали Федор и Ксения, глядя, как Марья Григорьевна хватается за горло и медленно, с остановившимся взором, сползает по стенке. Ксения попыталась рвануться к ней, однако ноги ее подкосились, и она грянулась бы оземь без памяти, когда б Мосальский-Рубец не оказался проворнее и не подхватил ее на руки. – Вот и ладно, вот и хлопот поменьше, – пробормотал, перенимая Ксению поудобней. – А вы тут управляйтесь. И вышел со своей ношею за дверь, которую тут же прихлопнули с противоположной стороны. Голицын взял второй кубок, подал Федору: – Пей, по-хорошему прошу. Не то возьму за потаенные уды и раздавлю. Ой, маетно будет… Пей! Федор безумно глянул на него, потом покорно, вздрагивая всем телом, принял кубок, поднес к губам. |