Онлайн книга «Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна»
– Говорила мне Юлька – спугались вы меня… А ведь это я тогда для смеху! Вот ей-богу, честное слово! Я молчу. Хороший «смех»! – Меня в тот день с фабрики прогнали. Без работы остался… Ну, выпил, конечно. И баловался на улице… А я портмонетов ни у кого не отнимаю. Ей-богу, вот вам крест! Он оглядывает меня очень добродушно с ног до головы и добавляет: – Да и откудова у вас будет он, тот портмонет! Ведь вы ж еще не человек, а жабка (лягушонок)… Я оскорбленно соплю носом. Приятно это слышать, что ты лягушонок? Но я пересиливаю обиду. – А теперь, – спрашиваю я, – вы работу получили? – Ну, а як же! – смеется рыжий. – Каждый вечер на балу у генерал-губернатора краковяк танцую! Бывает, конечно, что и у полицмейстера, но только не ниже!.. Кулак приглашает, на коленях просит – не иду! И вдруг он становится серьезным и говорит невесело: – Где ее возьмешь, работу? Первое мая на носу – хозяева вовсе с ума посходили: всех добрых хлопцев – геть за ворота! Мы молчим. Я думаю. «Сегодня же спрошу у папы – или лучше у Павла Григорьевича, – почему, когда первое мая на носу, хозяева сходят с ума и гонят всех добрых хлопцев «геть за ворота». А рыжий уже мечтает вслух: – Мне бы такая работа в охоту: зубным врачом! Ух, пересчитал бы я городовому Кулаку все зубы, до единого! Чтоб он, как старая бабулька, корку хлебную сосал, а разжевать не мог! Мня, мня… Пя, пя, пя… Рыжий смеется. И я смеюсь. Ох, хорошо бы, чтоб кто-нибудь отплатил городовому Кулаку за все его издевательства над людьми! – А хозяину моему, – мечтает рыжий, – вырвал бы я зубы изо рта и пересадил бы те зубы ему на спину. Смеху бы! А? Неожиданно, словно разбуженная нашим разговором, приходит в себя Юлька. – Ваць… – узнает она рыжего. И Ваць радуется этому, как ребенок. – Юлька!.. – Он гладит ее руку, и рядом с его здоровенной ручищей Юлькина ручонка – как обезьянья лапка. – Я зубной врач, Юленька… Но Юлька уже снова не узнает и не слышит. По лестнице быстро спускается Томашова. – Спасибо, Вацек, что посидел тут. Теперь ступай. Скоро придет доктор, он не велит, чтоб тут много народу толкалось… И Вацек покорно убирается восвояси. Однако приходит не папа, а совсем новый для меня человек. Немолодой, с проседью, с очень рябым лицом. От папы я знаю, что, если людям не «прибивают оспу», они заболевают страшной болезнью. Очень многие умирают от этой болезни, а кто и выживает, остается чаще всего изуродованным: лицо все в светлых дырочках, как губка. Эти дырочки остаются навсегда, до самой смерти, свести их нельзя ничем. Про рябого человека, сказал мне папа, в народе говорят, что у него на лице черт горох молотил. Пришедший к Томашовой рябой человек одет чисто, аккуратно подстрижен… У него большие, добрые руки, вызывающие доверие. – Добрый день, Анеля Ивановна! – говорит он Томашовой. Томашова отвечает не сразу. – Как же вы меня нашли, Степан Антонович? – спрашивает она очень тихо. – Искал, Анеля Ивановна… Может, и не стал бы я вам надоедать, да вот прослышал, с Юленькой беда… Надо же такому приключиться! И Степан Антонович смотрит на Юльку с таким искренним огорчением, что я уже не замечаю уродливых оспин на его лице – оно кажется мне очень красивым! Томашова подходит к Степану Антоновичу, смотрит на него синими глазами. – Беда какая… беда… – И, прислонившись к его плечу, она горько всхлипывает. – Анеля Ивановна, голубушка моя… Может, надо чего-нибудь? Так я… господи, вы только скажите! Но Томашова уже снова овладела собой: – Ничего не надо, Степан Антонович. Идите себе, сейчас доктор придет, идите! – Может, денег? На лекарства. – Доктор приносит лекарства… Идите себе! – Ну, а приходить? Хоть наведываться можно мне? – Можно… Степан Антонович быстро уходит, почему-то словно обрадованный. И сразу же после его ухода в погреб спускаются папа, Павел Григорьевич, а за ними обоими, кряхтя, ковыляет по ступенькам старичок, военный доктор Иван Константинович Рогов. – Не лестница, – ворчит он, – цирк! Упражнение на турнике!.. Ивана Константиновича я знаю, он бывает у нас дома. Он – друг моего покойного дедушки. Иван Константинович – низенький и очень толстый. Одна-две пуговицы на его военном сюртуке всегда расстегнуты. Как-то я спросила: – Иван Константинович, почему у вас две пуговицы на сюртуке расстегнуты? – Пузо не позволяет… – вздохнул Иван Константинович. – Тесно! Мама сделала мне страшные глаза и предложила идти к моим игрушкам. Но Иван Константинович Рогов за меня заступился: – Зачем такую распрекрасную девицу гоните, Елена Семеновна, милая вы душа? Правильно ребенок замечает: у военного человека, что́ сюртук, что́ китель, что́ мундир – все должно быть застегнуто! На все пуговицы! Но вот пузо мое от тесноты страдает… Так уж у добрых людей я своему пузу поблажку даю… Папа показывает: – Вот, Иван Константинович, это наша больная. А это ее мать. – Что ж, – посмотрим вашу больную, – говорит Иван Константинович Рогов. Но в эту минуту в погреб начинает спускаться еще один человек. Это ксендз Недзвецкий. Я его хорошо знаю в лицо. Юзефа много раз с восторженным уважением показывала мне его и на улице и в костеле. Ксендз Недзвецкий очень красив, он, как в книгах пишут, «картинно красив». Высокий, стройный, как крепкое дерево, серебряная голова, гордо откинутая назад, резко выделяется на фоне черной сутаны. Большие серые глаза, пронзительные и недобрые, как у Бога, нарисованного в молитвеннике фрейлейн Цецильхен. На очень белой левой руке ксендза намотаны четки. Правой рукой он иногда дотрагивается до креста на своей груди. Ксендз Недзвецкий останавливается на середине лестницы и сверху вниз оглядывает властным взглядом всех находящихся в погребе. – Да славится Иисус Христос!.. – говорит он звучным голосом. На это откликается одна только Томашова. – Во веки веков… аминь… – говорит она тихо. Папа, доктор Рогов и Павел Григорьевич молчат. – Кто эти люди? – показывает на них ксендз, обращаясь к Томашовой. – Про́ше ксендза… – шелестит Томашова. – Это доктора. Они лечат мою дочку… Позади ксендза Недзвецкого виден до половины туловища еще один человек. Он в торжественном облачении – в стихаре, из-под которого видны спускающиеся по ступенькам ноги в заплатанных сапогах. Это причетник с колокольчиком и дарохранительницей. |