Онлайн книга «Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна»
– Леночка! – восхищается Серафима Павловна. – Ты смотри, как мои девочки у тебя славно кушают! Просто чудо! – Никакого чуда нет! – кричит папа из другой комнаты. – Просто проголодались дети, и у них появился естественный аппетит… Вы, Серафима Павловна, продержали бы их денек на голодной диете, они бы у вас гвозди ели, без всякой горчицы! – Бог знает что вы говорите, Яков Ефимович! – смеется и ужасается Серафима Павловна. Обед проходит весело и оживленно. Только я молчу, словно разучилась говорить. Я молчу и думаю, думаю… – Пуговка! – снова кричит папа. – Почему я твоего голоса не слышу? – Не трогайте ее, Яков Ефимович! – И Серафима Павловна ласково гладит меня своей теплой, толстой рукой. – Она все-таки, наверно, испугалась слона… Да, Сашуня? Ну как мне объяснить, что я уже забыла думать и о слоне и о кофейном старичке из города Бомбея! Все мои мысли, все мои восторги – с укротительницей львов и тигров. Вот это смелость, вот это геройство! Я уж не помню, какой на ней был попугайный наряд, как смешно и жалобно торчали ее тощие, желтые ключицы. Я думаю только о том, что никто из тех, кого я знаю, не полез бы в клетку к диким зверям, где одно лишь неловкое движение укротительницы – и смерть ей! Укротительница Ирма кажется мне ослепительной, прекрасной героиней… Мысли бегут у меня в голове быстрей, чем крупинки соли из солонки, которую я нечаянно опрокинула на колени Серафимы Павловны. В моей душе зреют решения, от которых у меня самой замирает сердце… Я не могу дождаться, когда кончится этот несносный обед! После обеда взрослые Шабановы уезжают за последними покупками, Рита и Зоя остаются у нас. Мама сидит около папы. Мы, три девочки, забрались с ногами на диван в столовой и сумерничаем. – Рита… – говорю я неуверенно. – Зоя… Я сейчас скажу вам одну страшную тайну… – Ой! – И обе девочки с любопытством пододвигаются ко мне. – Честное слово, тайну? – Да. Но только если вы мне настоящие, самые настоящие друзья! А если нет, не скажу: вы разболтаете. Зоя и Рита божатся, клянутся («Как я маму люблю!»), крестятся – они настоящие, самые настоящие друзья, они не разболтают. Меня вдруг осеняет: – Знаете, что? Мы должны доказать друг другу нашу дружбу! Вот, я читала, Наташа Ростова доказала другой девочке, Соне, свою любовь: она накалила на огне линейку и приложила к руке. Остался знак на всю жизнь! Вот какие они были друзья! Настоящие! – Ну-у-у… – разочарованно тянет Зоя. – Еще жечься… живьем! Но Рите этот план нравится. Она только хочет уточнить подробности: – А чем мы будем жечься? Линейка-то ведь у тебя, наверно, деревянная? – Деревянная, да. – Ну, вот видишь… – Зоя рассудительно качает головой. – Одни глупости у тебя в голове… К слону зачем-то полезла… Полоумная! Но Рита радостно бьет в ладоши: – Нет, нет! Я придумала!.. Мы положим в ложечку кусок сахару, нагреем его на лампе, а когда сахар закипит, приложим эту жижу к руке. Вот! План в самом деле такой простой и доступный, что даже Зоя соглашается принять в этом участие. Захватив чайную ложку и кусок сахару, мы бежим в переднюю, где можно растопить сахар, держа ложку над настольной керосиновой лампой. – Только, чур, – ты первая придумала, тебе первой жечься! – говорят они мне. Очень хорошо! Сейчас я им докажу, что я настоящий друг и мне для друзей ничего не страшно и ничего не жалко! Мы стоим вокруг лампы, Зоя держит на огне ложку с сахаром. – Кажется, уже горячо… – говорит она. – Нет, нет! – азартно возражает Рита. – Сахар должен закипеть! Чтобы от него пар шел! Наконец сахар закипает, от него идет пар. Я засучиваю левый рукав и храбро прикладываю руку – ниже запястья, тем местом, где мы теперь носим ручные часы, – к кипящей сахарной жиже… В ту же минуту меня пронизывает нестерпимая боль, мне даже чудится, будто запахло горелым мясом! Хочется закричать в голос и отдернуть руку, но я стоически выдерживаю еще несколько секунд. Потом, тихонько застонав, отдергиваю руку. – Больно тебе? – Зоя чуть не плачет от сочувствия. – Н-н-нет… Не очень… Это неправда. Мне так больно, как еще никогда в жизни! Мы разглядываем ранку – слезла кожа, видно что-то красное, рука сразу вспухает. – Теперь ты, Рита! Мы снова нагреваем над лампой сахар в ложке. Когда над сахаром показывается легкий пар, Рита прикладывает к горячей жиже руку, но не той стороной, что я, не там, где кожа нежная и чувствительная, а самой загрубелой частью: краем ладони. – Вовсе не так уж больно! Все ты врешь! – говорит Рита, разглядывая легкое покраснение на месте своего ожога. – Вот что! – говорит Зоя хмуро. – Больше сахар не разогревайте, потому что я жечься не буду. Не буду, и всё! – Ах, та-ак? – взвизгивает Рита. – Мне – жечься, а ты не хочешь? – Не хочу! – Так я маме скажу! – грозится Рита. – Говори! Мама тебя уложит в постельку и будет тебя две недели лекарствами пичкать: «Ах, бедная Риточка, ручку обожгла!» Ты этого хочешь? – спрашивает Зоя с насмешкой. Нет, Рита этого, конечно, не хочет. – Ну, Зойка, подожди ты у меня! – шипит она. – Я тебе это припомню! Чтобы переменить неприятный разговор, Зоя спрашивает, какую же это тайну я обещала им рассказать. Я молчу. – Наверно, глупости какие-нибудь! – подзадоривает меня Рита. – Да, глупости, – соглашаюсь я. – А может, серьезное что-нибудь? – допытывается Зоя. – Да, серьезное… – подтверждаю я снова. Не могу же я им сказать, что у меня сильно ноет обожженная рука, что мне очень горько их вероломство (обе согласились «доказать дружбу» – и одна чуть дотронулась до горячей жижи, а другая вовсе уклонилась!) и что меня буквально распирает моя тайна: хочется рассказать, а некому! – Так не расскажешь тайну? – Нет, – говорю я твердо. – Потому что вы – не настоящие друзья. Когда Шабановы наконец уезжают в Броварню, я прощаюсь с Ритой и Зоей холодно. Кончена дружба, как отрезана. Я хочу пойти к папе и рассказать все ему. Но мама говорит, что папа заснул и его не надо будить. Кстати, мама заявляет, что мне тоже надо лечь пораньше – день был очень утомительный. Когда Юзефа укладывает меня спать, она обнаруживает ожог на моей руке и приходит в ужас. Она готова бежать к маме, будить папу, звать доктора Рогова, бить в набат… – Юзенька, – умоляю я ее, – Юзенька, не поднимай скандала, не пугай папу и маму! Мне совсем не больно. – Брешешь! От – вся рука вспухла! Матерь Божия, и что это за ребенок такой, что это за паскудство такое, почему она, бодай ее, лезет куда не надо!.. |