Онлайн книга «Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна»
|
Юлька радуется нашему приходу чуть не до слез. Взяв мою руку и руку Павла Григорьевича, прикладывает их к своим щекам. Она усаживает нас рядом с собой на одеяло и спешит выложить нам все свои новости. Прежде всего – вот: река! Юлька никогда прежде не видела реки. И какая река! То она золотая, то она серебряная, то – в плохую погоду – она словно подергивается гусиной кожей… А кругом что растет! Смотрите! Юлька видит это тоже в первый раз в жизни. – Тут есть травинки – смотри, смотри, Сашенька, – такие нежные, как шелк, ими можно было бы вышивать! И есть вон там, – Юлька боязливо показывает на заросли крапивы, – злая трава, жжется, как огонь! А это – видишь? – травка, с нее свисают шарики, похожие на капельки воды… – Это называется «божьи слезки», – объясняю я. – А вокруг – лопухи. Видишь, сколько? Когда солнце начинает слишком припекать, Юлька срывает несколько листьев лопуха, скрепляет их прутиками – это ее Степан Антонович научил! – и пожалуйста: это зеленая шляпа! Или зонтик! Радостно смеясь, Юлька показывает нам свою лопуховую шляпу-зонтик. – И, знаешь, эта шляпа по нескольку дней не вянет! С восхищением показывает мне Юлька чистотел с желтыми цветочками. Из надломленных его стеблей выступают густые капли желтого сока. Степан Антонович говорит, что чистотел начисто сводит бородавки. Только ни у него, ни у мамци, ни у Юльки нет бородавок. – У тебя есть бородавки, Сашенька? – Нет… – говорю я с огорчением. Так было бы интересно мазать бородавку чистотелом, пока она не сойдет! Живут они с мамцей, рассказывает Юлька, чу́дно! Им дали комнатку с окном! Еды вволю: и хлеб, и суп, и мясо из супа. Бывают в ресторане такие посетители, что даже вот по этакому куску пирожного оставляют, не доевши! Лакеи в ресторане – хорошие люди. Они очень уважают Степана Антоновича и к мамце тоже хорошо относятся. Некоторые из них даже сами отдают мамце для Юльки то, что остается от посетителей на тарелках! Не все, конечно, так делают, только холостые. Потому что у кого дома свои дети есть, сама понимаешь, они, конечно, о своих детях думают. А старший повар дал на днях мамце для Юльки пирожок (Юлька произносит «пуружок»). Вкусный! Юлька перескакивает с предмета на предмет – ведь мы давно не виделись, почти целую неделю, накопилось много новостей. – Ох, совсем забыла! – вспоминает Юлька. – Вчера я видела в траве живую жабочку… Да, да, живую, и она ка-аак вскокнет! – Значит, все хорошо? – спрашивает Павел Григорьевич. Тут Юлька почему-то вянет. – Хорошо… – говорит она негромко и боязливо косится на группу прибрежных кустов. Там что-то шевелится. Павел Григорьевич берет обеими руками Юлькину голову и смотрит ей в глаза: – А ну, всю правду! Что нехорошо? – Мальчишки иногда прибегают… Не каждый день, не каждый день!.. – Какие мальчишки? – Нехорошие… Ругаются… Грозятся: бросим в воду, как лягуху! Ох, вот оно! Обижают Юльку – надо заступиться. Я вскакиваю на ноги так стремительно, словно села на муравейник. Сорвав целый куст крапивы – сразу больно обстрекало обе руки, – я размахиваю им над головой и кричу: – А ну! А ну! Пусть только сунутся! Но Павел Григорьевич не разделяет моего воинственного пыла: – Сядь и не горлань без толку. – Затем он громко окликает: – Э-эй! Хлопцы! Эй! Из прибрежных кустов выглядывают три мальчишеские головы, очень растрепанные, с замурзанными лицами. Два мальчика постарше, один маленький. Они смотрят на Павла Григорьевича с неопределенным выражением – не то хотят подойти, не то не хотят, но вернее, что не подойдут. Достав из кармана горсть семечек, Павел Григорьевич спокойно пересыпает их из одной руки в другую: – Кто хочет семечек? Кому семечек? Это, видимо, разрешает сомнения мальчиков. Пугливо, настороженно – может, подойдут, а может, порх, и улетят, – они медленно приближаются к нам. Спокойно и приветливо, как все, что он делает, Павел Григорьевич оделяет их семечками, которые они тут же принимаются лузгать. Лузгают и молчаливо соревнуются: кто доплюнет шелухой до реки. – Ну, кто у вас главный? – спрашивает Павел Григорьевич. – Я! – вскидывает на него дерзкие глаза мальчишка лет двенадцати с копной спутанных светлых, почти белых волос. – Ты главный? – Я! – Он, он! – подтверждают остальные двое. – Так вот, – Павел Григорьевич резко отчеканивает каждое слово, – ты полковник, понимаешь?.. Как стоишь! – рявкает вдруг Павел Григорьевич так грозно, что мы с Юлькой, испугавшись, хватаем друг друга за руки. – Стань как следует, когда с тобой говорит старший в чине!.. Ну! Мальчик озадачен, но приказание выполняет: вытягивается по-военному, руки по швам. – Отдай честь как полагается! Что ты, военный или старая баба? Мальчику очень нравится этот разговор. Он лихо и четко отдает честь, Павел Григорьевич тоже козыряет ему в ответ. – Итак, ты полковник. – Это Павел Григорьевич говорит строго и деловито. Конечно, мальчик понимает, что это игра. Но как увлекательно! Ту же церемонию Павел Григорьевич повторяет со вторым мальчиком, которого производит в ротмистры. Приходит очередь третьего. Он еще маленький, лет шести, но стоит перед Павлом Григорьевичем вытянувшись и смотрит ему прямо в глаза. Павел Григорьевич молча разглядывает малыша и, видимо, старается подыскать для него подходящее воинское звание. Желая помочь Павлу Григорьевичу, малыш негромко подсказывает ему: – Я хочу – анаралом! Двое старших улыбаются. Они бы расхохотались во все горло, но они уже чувствуют себя не простыми, обыкновенными людьми, а военными: это требует сдержанности, выправки. Только один снисходительно говорит малышу: – Сопли утри, анарал! – Да… – по-прежнему серьезно, без улыбки подтверждает Павел Григорьевич. – С соплями под носом я в армию принять не могу. Вытри нос – будешь подпоручиком. Малыш доволен. Все-таки – воинское звание! – А теперь – слушать мою команду: охранять эту девочку! – Павел Григорьевич показывает на Юльку. – Твой отец что делает? – обращается он к «полковнику». – Работает. На лесопилке… – А твой? – Тоже на лесопилке, – отвечает «ротмистр». – А мой нигде… – огорченно докладывает «подпоручик». – Работал, работал на щиколадной фабрике, а онегдысь пришел домой: нету, говорит, работы, рассчитали… – И, помолчав, добавляет: – И хлеба тоже нету… Все молчат. Все знают, какая это беда, когда нет работы, когда отец приходит домой и говорит: «Рассчитали»… |