Книга Мы над собой не властны, страница 95 – Мэтью Томас

— Это нереалистично, потому что... как там дальше?

— А, не важно. Все равно обсуждать практическую эффективность не разрешают правила. Так что я тебе просто отвечу: «Мой оппонент приводит доводы политического характера, а такому нет места в дебатах по формату Линкольна—Дугласа...» [22] Бу-э-э!

— Что такое? Что случилось?

— Надо бы цитат получше подобрать. Из Платона там, из Джефферсона. Нельзя, чтобы эти шустрые поганки из «Стайвесанта» меня обскакали на метафорах!

— Что-что?

— Да ничего. Нахалка из «Стайвесанта» будет ссылаться на Локка в поддержку своей позиции. А мне придется ее опровергать. Да я прямо жду не дождусь! На этот раз я ее размажу. Просто уже чувствую вкус победы! Мой второй тезис: доктрина общественного договора. Индивид жертвует определенными правами и свободами ради возможности жить под защитой общества. Если индивид отказывается от права причинять другим вред, получая взамен все преимущества жизни в обществе, то эвтаназия оправданна, потому что не причиняет вреда другим.

— Сынок, я не верю в эвтаназию.

— Поэтому ты должен принять утверждение о том, что эвтаназия оправданна с этической точки зрения.

— Не оправданна она ни с какой точки зрения.

— Пап! Я же к судьям обращаюсь, а на оппонента мне смотреть нельзя. Ты должен меня опровергать. Сошлись на эффект «снежного кома». Если разрешить эвтаназию, то можно скатиться до оправдания самоубийства. Тут такое начнется... Евгеника, принуждение к эвтаназии, дисбаланс в расовом и экономическом плане. Люди начнут принуждать других к эвтаназии ради получения выгоды или во избежание лишних расходов.

— Никто никого не принуждает к эвтаназии. По крайней мере, в нашей стране.

— Скажи так: врачебная этика не позволяет помогать человеку умереть. Обязанность врача — продлить жизнь пациента, невзирая на ее качество. Тогда я смогу возразить, что многие неизлечимо больные страдают от сильных болей и не хотят продлевать свою жизнь.

— Что-то я потерял нить.

— Мое третье утверждение заключается в том, что в случае особо мучительных болей самая гуманная альтернатива для пациента — это эвтаназия.

— Боль можно перетерпеть.

— Нет, ты скажи по-другому: в наше время постоянно разрабатываются новые эффективные болеутоляющие, а значит, не следует спешить с подобными решениями, поскольку научно-технический прогресс вносит свои коррективы.

— Я знаю одно: я не верю в эвтаназию.

— На мой третий аргумент противник так и не ответил. Давай обосновывай свою позицию!

— Какой аргумент? Сынок, а может, просто поговорим?

— Знаешь, пап, какой самый яркий отрицательный пример можно привести? Твой случай! Вот смотри: если бы можно было проводить эвтаназию всем подряд, может, тебя уже давно усыпили бы ради общего блага.

— А может быть, тебя?

— Когда мы с той девчонкой из «Стайвесанта» встретимся в финале, она очень сильно пожалеет, что меня не усыпили!

В начале весеннего семестра Стэн Кави, заведующий кафедрой, позвонил Эйлин на работу и сообщил, что студенты жалуются на Эда и даже написали анонимку, грозя ему смертью, хотя это, конечно, не следует принимать всерьез.

— Грозят смертью?!

— Ну, не смертью, это я зря сказал. Просто побоями.

— Большое облегчение!

— Я не по поводу угрозы звоню. С подобными анонимками мы и раньше сталкивались. Многие студенты не верят начальству и не надеются, что несправедливость можно исправить законным порядком. Я хотел поговорить о другом...

— Стэн, его собираются избить!

— По всей вероятности, они рассчитывали кого-нибудь нанять, — рассудительно ответил Стэн.

— Киллера?!

— Скорее, просто какого-нибудь мордоворота. Вначале Эд получил бы предупреждение...

— Неблагодарные сопляки! — воскликнула Эйлин. — Мерзавцы, уроды! Он им лучшие годы жизни отдал, а они!..

— Их накажут, — заверил Стэн.

— Надо бы исключить! — сказала Эйлин, а про себя продолжила: «Вывалять в смоле и перьях, зарубить саблями, поставить к стенке».

— Скорее всего, так и будет. Слушай, не об угрозах речь. Речь об Эде. — Стэн помолчал. — И о его работе.

Сердце заколотилось у Эйлин где-то в горле. Она давно боялась этого разговора. До тридцатилетнего стажа Эду оставалось еще полтора года.

— Почему же ты мне звонишь? — Она решила скрыть свой страх за удивлением. — Наверное, лучше с ним самим поговорить, напрямую?

— Я давно уже хочу с ним поговорить, но он совсем перестал с нами общаться. Забегает на кафедру только проверить, нет ли для него сообщений, и сразу исчезает. Я ему оставил записку — он ее проигнорировал. Просил его задержаться, поговорить, а он проскочил мимо меня. Я хотел с ним побеседовать сначала как друг, а не как завкафедрой, вот и решил позвонить тебе.

— Спасибо, — сказала Эйлин, хотя внутри все пылало от обиды.

Этот средненький человечишко несколько раз обедал у них на Джексон-Хайтс, еще когда был младшим научным сотрудником. Да он и завкафедрой-то стал только потому, что Эд отказался от этой должности!

— Насколько мы смогли разобраться, Эд ставил студентам несправедливые оценки. Я видел работы — там явно что-то неладно. В оценках за осенний семестр — полная неразбериха.

Откуда там может быть неразбериха? Эйлин сама проверила вместе с ним все оценки. Наверное, Эд потерял ведомость и в последнюю минуту пришлось заполнять заново.

— Послушай, Эд не говорил — может, у него со здоровьем что-то?

Эйлин чувствовала, что ее загоняют в угол.

— Нет, ничего не говорил.

— Эйлин, мне необходимо знать! Мы же с ним десять лет коллеги. Для меня Эд как родной. Что с ним происходит?

Может, Стэн и называет себя другом Эда, но звонит-то он как заведующий кафедрой.

— У него в последнее время случаются головные боли, — по наитию сказала Эйлин. — Мигрени. На следующей неделе ему будут делать компьютерную томографию головного мозга. Врачи хотят проверить, нет ли опухоли.

— Опухоли? Боже, Эйлин, как я вам обоим сочувствую!

— Спасибо. Мы надеемся, что все обойдется.

Закончив разговор, она сейчас же позвонила Джасперу Тейту — подопечному Эда и его соавтору по исследованиям. Четырехлетняя дочка Джаспера была крестницей Эда.