Онлайн книга «Теплая Птица»
|
Директор ловко отстранился и, поймав руку Островцева, вывернул ее. Андрей застонал, пытаясь дотянуться до лица Невзорова свободной рукой, почувствовал сильный толчок и вместе со стулом полетел на пол. Тут же тяжесть навалилась сверху – от двух коротких ударов по лицу Островцев потерял сознание. Когда пришел в себя, директор сидел за столом и вытирал лицо платком. – Жара, – устало сказал он. – Проклятая жара. Прямо Бангладеш. Даже кондиционеры не справляются. Кашлянув, Невзоров выпил воды из графина. – Хотите? Андрей мотнул головой, замычал, надевая треснувшие очки. Из разбитого носа на белый кафель капала кровь. – Идите, Островцев, – разрешил Невзоров, глядя, как Андрей поднимается с пола. – Идите и подумайте над нашим разговором. Хорошенько подумайте. – Я подумаю, Александр Игоревич, – пробормотал Андрей и вышел из кабинета директора. Голова гудела, как бубен шамана, мысли свернулись в бесформенный комок. Он словно побывал в дурацком фильме либо в глупом сне: только что хотел набить морду директору, а в итоге сам оказался с набитой мордой. Болезненный смех сотряс Островцева. «Бред! Просто бред!» В коридоре никого не было. Прошмыгнув в уборную, Андрей смыл с лица кровь. Скомкал перепачканный халат, бросил в урну. Сжимая челюсти, Островцев добрел до ОПО. «Десять тысяч долларов», – сказала в электричке Анюта. Зачем ей столько? А впрочем, не все ли равно – ей нужны деньги, и ему нужны деньги, всем нужны деньги. «Они следили за мной. Как за крысой. За крысой! Что же это за организация?». Андрей присел к столу. На часах – 14.00. Как время пролетело! «Ничего, мы что-нибудь придумаем. Что-нибудь придумаем». Островцев взглянул на плотные полки с результатами опытов и в голове почему-то возникли виды Парижа, Нью-Йорка, еще каких-то городов, увиденных по телевизору и на картинках в журналах. «Придумаем… Завтра». Змеиное шипение из-под пола, казалось, одобряло его. Андрей взял портфель и поднялся. Из столовой доносился запах жаркого, но Островцев, даже не подумав об ужине, проследовал к раздевалке. Натянул плащ и, слегка согнувшись, двинулся к лифту. Рабочий день для него закончился. В вечернем сумраке подходящая к платформе электричка казалась зеленой гусеницей. Анюта, видимо, устала: не болтала, не лезла целоваться. Сидела на лавке, щелкала семечки. В автобусе она спросила, что у Андрея с лицом; он соврал, что упал с лестницы. Распахнулись двери, выпустив потный, усталый люд. Когда толпа схлынула и немногочисленные пассажиры стали заходить в поезд, Анюта поднялась, пряча семечки в сумку. – Пошли, что ли. А то до ночи останемся. Они последними вошли в электричку. Двери захлопнулись. «Следующая станция – Малоярославец», – объявило радио. – Ты смотри-ка, – удивилась Анюта. – В Шемякино, что ли не остановится? В вагоне было совсем мало народу: две женщины и мужчина впереди, да спал на лавке бомж. Радио соврало: электричка остановилась в Шемякино, но вряд ли кто-нибудь вошел в вагон с темного полустанка. – Анюта. – Ну? – Зачем тебе десять тысяч? Анюта помолчала, прислушиваясь к стуку колес, наконец, будто нехотя, сказала: – Я беременна. Кажется… Чего-то подобного Андрей и ожидал. Он вздохнул, глядя на проносящийся за окном лесок. – Если ты не хочешь, то не надо, – сердито сказала Анюта. – А? – встрепенулся Андрей.– Нет-нет, что ты! Деньги будут. Она улыбнулась: – А своей ты скажешь? – Скажу, – соврал Андрей. «Малоярославец. Следующая остановка Ерденево». – Ну, до завтра! Анютин поцелуй вкусно пах семечками. Она вышла из вагона, пройдя под фонарем, помахала Андрею рукой. Островцев подумал: как странно, что именно эта женщина, в сущности, совершенно ему чужая, носит в себе его ребенка. Кроме Андрея и бомжа в вагоне никого не было. А может, не только в вагоне, но и во всем поезде? Островцев смотрел на свое отражение в черном стекле и ни о чем не думал. Хотелось спать, но, боясь пропустить свою станцию, он тер глаза, зевал. «Следующая станция – Родинка» – прохрипел динамик. Андрей поднялся, прошел в тамбур. Бомж спал на лавке, раскинув в стороны обутые в раздавленные ботинки ноги. Вспомнилась похожая ночь, только зимняя. Островцев ехал тогда домой и тоже на лавке спал бомж. Кажется, в Малоярославце в электричку заскочили трое молодчиков и с криками принялись избивать бомжа ногами. Андрей ясно вспомнил свой собственный ужас и омерзение: он не посмел вмешаться, сидел, внутренне содрогаясь при каждом ударе по опустившемуся, безобразному, но человеческому телу. Молодчики выскочили на следующей станции, Островцев перешел в другой вагон, не в силах осознавать, что рядом лежит бездыханное окровавленное тело. Родинка едва светилась во мгле. С пригорка Андрей привычно отыскал глазами свой дом: в окнах, конечно, горит свет. – Галя! Андрюшка приехал! – глухо крикнула Марина Львовна. Андрей оставил портфель в прихожей, повесил на гвоздь плащ, и, разувшись, прошел в дом. Из кухни вышла Галя. Зеленоватые глаза смотрят тревожно. Заметила, конечно, следы невзоровских кулаков. Но матери она ничего не скажет – не станет тревожить. – Андрюшка, как работа? – голос Марины Львовны донесся из спальни. – Все хорошо, мама, спи. Галя спросила про ужин. – Поужинал на работе, – соврал Островцев. – Устал сильно… – Ну еще бы, – заворочалась в темноте Марина Львовна. – Целый день… Андрей прошел в комнату, быстро разделся, лег. Прохлада постели была приятна. В открытую форточку проникал сладковатый цветочный запах. Негромко, как бы извиняясь, постучав посудой на кухне, пришла Галя. Медленно разделась. Андрей даже с закрытыми глазами видел ее некрасивое, преждевременно состарившееся тело, пожухшее, бесплодное. «Пустоцвет», – так иногда его мать называет жену. – Андрюшка, – услышал он шепот и, хотя ждал, знал, что он последует, слегка вздрогнул под тонким одеялом. – Андрюшка, что у тебя с лицом? – Отстань, – пробурчал Островцев, переворачиваясь на другой бок. Галя умолкла, но минуты через две снова зашептала – горячо, со слезой: – Кто это тебя, Андрюшка? Ну, скажи! |