Книга Похищение Муссолини, страница 59 – Богдан Сушинский

— Лично я — нет.

— Значит, вы его вообще не видели?

— Но, как я уже сказал…

Только теперь Скорцени оттолкнулся от спинки стула, наклонился к оберштурмфюреру и открыл глаза. В какое-то мгновение Гольвегу показалось, что содержимое бокала Скорцени вот-вот выплеснется на его лицо — такой убийственно презрительной высветилась для него улыбка начальника отдела диверсий управления зарубежной разведки СД.

— Что вы сказали? Вы уже успели хоть что-то сказать?

— Существуют доказательства…

— Х-хе! — тяжело выдохнул Скорцени, словно вырвался из холодной глубины водоворота. — Кто же тогда видел? Я спрашиваю: кто видел дуче на этом островке? Есть хоть одна живая душа, имевшая счастье лично лицезреть самого вождя нации?!

— Как я уже говорил…

— Вы еще ничего не говорили, Гольвег, — тихо, почти ласково, напомнил ему Скорцени. — Вы еще слова, того, нужного мне слова, не произнесли. Ни одного нужного слова, оберштурмфюрер. Поэтому начнем все сначала: кто, казни вас иезуитский палач, все же видел, хотя бы мельком, видел дуче? На Санта-Маддалене, на любом другом острове? Но уже после того, как его арестовали?

Не будь Скорцени его шефом, Гольвег врубился бы своим бокалом ему в переносицу — до того он ненавидел сейчас этого обер-диверсанта. Но, видимо, для самоубийства он еще не созрел.

— Такие люди есть. — Знал бы кто, какой силы воли стоил ему этот ответ. — Например, майор итальянской контрразведки Эльруччио. И уже упомянутый мною агент Могильщик. Который лично знаком с Муссолини.

— В таком порядке и я вздерну вас за перилами этой террасы. Если только обнаружится, что все доводы, все доказательства, с которыми я предстану перед фюрером, окажутся вашим блефом. Причем, уточняю, вас на всякий случай вздернут первым.

— Вот схема виллы, нарисованная Могильщиком. Здесь указана расстановка постов охраны. Кроме них, вилла опекается еще десятком тайных агентов в штатском. На острове почти вдвое увеличен гарнизон. Туда стянуты силы полиции, гвардейцев. У побережья курсируют пять катеров. Сама вилла способна выдержать довольно длительную осаду, если только обойдется без тяжелой артиллерии.

Какое-то время Скорцени молча изучал схему, потом достал из записной книжки небольшой снимок виллы «Вебер» и, положив его рядом с рисунком, сопоставил.

— Вы уверены, что могильщик — не подставное лицо?

— Он — «темный агент» Пореччи, которого тот спас от гибели.

— При каких обстоятельствах? В бою?

— Вырвал из рук мафии.

— Могильщик — мафиози?

— Скорее уголовник. Как ни дико это звучит, он увлекался трупами девиц.

— Чем?!

— Трупами.

Скорцени очумело смотрел на Гольвега.

— Насилует, только и всего, — объяснил тот.

— Что с вами, Гольвег?

— Со мной-то ничего.

Какое-то время они сидели, отводя глаза в сторону. Оба вдруг почувствовали себя как-то неловко, словно сами страдали тем же грехом.

— Вся грязь, — поморщился Скорцени, — весь зловонный сброд, извлеченный из канализационных люков нашей цивилизации, почему-то обязательно всплывает в виде агентуры разведки и контрразведки. Задуманных, видит Бог, лучшими, достойнейшими умами, как элитарные. Такова несправедливость нашей профессии, Гольвег, второй после священника, богоугодной и благословенной Господом профессии.

— Что поделаешь? — угрюмо развел руками оберш-турмфюрер, полностью проникнувшись возмущением своего шефа.

— Однако прелесть нашей профессии, — в ту же минуту взорвался Скорцени, — в том и заключается, что очень часто самого большого успеха мы добиваемся именно тогда, когда умело используем все эти «отходы»! Потому что только они и спасают нас от необходимости самим снисходить до всякой несвойственной нам низости.

— И это тоже святая правда, — еще более угрюмо развел руками Гольвег. — Поэтому-то я не откажусь от Могильщика до тех пор, пока его самого не загоню в могилу.

— Вот видите, Гольвег, вот видите! — воодушевился Скорцени. — Даже на вас время от времени находит просветление. И тогда оказывается, что все далеко не так мрачно и безнадежно, как бы вам хотелось это представить.

— Я — оптимист. Иначе не решился бы по своей воле оставить Сардинию и предстать перед вами с этим докладом.

Скорцени никак не отреагировал на это. Он уже весь был поглощен какими-то своими раздумьями.

Молча посидев еще несколько минут за столом, они поднялись и направились к выходу.

— И не надейтесь, господин Шварц, — метнул Скорцени очередные громы в хозяина ресторанчика, оставляя «Солнечную Корсику», — что мне до сих пор неизвестно о преуспевающем члене тайного ордена иллюминатов [44] , некой Эрнсте Шварце.

— Вам известно даже это? — обреченно опустил глаза баварец. — Тогда мне остается уповать только на Бога.

— Который не хуже вас знает, что тайные ордена, как и всякие масонские ложи, к которым они примыкают, уже давно не поощряются не только фюрером всех времен и народов Сталиным, но и фюрерами гестапо. Не говоря уже о скромном, всеми забытом СД.

Наступило томительное гробовое молчание, подобное тому, которое, наверное, обычно нависало над площадью при занесенной секире палача.

— Мне трудно понять вас, господин Скорцени, — пролопотал мертвецки бледными губами грозного вида баварец. — Мне крайне трудно понять вас.

— Что, собираетесь отрицать?

— Столько сведений. Такое почти невозможно.

— В этом и заключается ваша главная ошибка, Шварц. Вы считаете, что в мире существуют тайны, проникнуть в которые идиот Скорцени просто не в состоянии. А меня это обижает. Получается, что я зря просиживаю в своей службе СД — как вам уже хорошо известно. Меня это, поверьте, обижает.

— Вы н-не так поняли меня.

— А это ваша вторая ошибка.

— Позвольте…

— Но вам, лично вам, я прощаю даже ее, незабвенный господин Шварц, — дружески похлопал его по плечу Скорцени.

«С таким же радушием можно похлопывать мертвеца: “Спи спокойно. На том свете, надеюсь, увидимся не скоро”, — посочувствовал масону Гольвег. — Но ведь надо же: прослыть масоном в Третьем рейхе!»

Шкуро появился у генерала Краснова в новой черкеске из черного английского сукна, из-поД широких подвернутых рукавов которой выглядывал зеленый шелк бешмета. Эта черкеска и короткая кривая шашка с золоченым эфесом превращали кубанца-атамана в привидение кубайских степей, неожиданно появившееся в готических кварталах старого Берлина.