Книга Месть Аскольда, страница 35 – Юрий Торубаров

Однако оружия для продажи не было и здесь. Путята решил, хоть и по дорогой цене, купить его в Венгрии или в Польше.

Возвращаться решил по сухому. Купил по дешевке у цыган лошадей. Те, правда, вначале хотели подсунуть ему товарец с «гнильцой», да не на того напали. Он схватил седого вожака за горло и приставил к груди кинжал:

— Лошадей или жизнь?

Пожилой цыган вмиг его понял. Он что-то гортанно крикнул, и вскоре перед ними явился табун.

Путята с придиркой отобрал лошадей. Расплатился несколькими сребрениками, чем цыган остался очень доволен. Расстались они друзьями. Но не успел гостеприимный Оломбуц скрыться за поворотом, как купец услышал чьи-то крики и конский топот. Места были здесь спокойные, но на всякий случай он приготовил меч. Опасения оказались напрасны. Догонял его посланец воеводы Ярослава Штернбергского. Тот, сбиваясь с венгерского на русский, а с русского — на чешский, пояснил, что его хозяин, прослышав, что русский купец находится по соседству, просил ему кланяться. Заодно настоятельно приглашал в гости, пообещав, что тот не раскается, посетив их город. Наверное, эти слова и оказали решающее воздействие.

«А, чем черт не шутит, — подумал Путята, — авось, поможет набить короба».

И, к великой радости посланца, развернул своего коня.

* * *

В Ватикане торжествовали. Еще бы: Великий русский князь Ярослав Всеволодович дал согласие оставить Православие и стать католиком. Григорий IX готов был обнять своего легата, но сан заставлял сдерживать чувства. Он расхаживал, по-старчески шаркая ногами, по кабинету, радостно потирая руки: без жертв и насилия целый народ может перейти под сень Вселенской церкви! Да, тут он утрет нос этому надменному тевтону.

Григорий возвратился в кресло и подслеповатыми глазами обежал особо доверенных, допущенных им в свои покои:

— Нужен посланец к русскому князю Даниилу. Мы не можем держать эту радостную весть при себе. Наша обязанность — подтолкнуть скорее русского князя к принятию такого же решения. Если мы этого добьемся, трудно будет устоять и Черниговскому князю. И тогда, считайте, Восток в наших руках.

Отцы святой церкви переглянулись. Ишь, куда замахнулся старец! Стоя одной ногой в могиле, он думает о делах, будто ему отпущена вторая жизнь.

— Сын мой Бенедикт! — голос папы еще тверд и звучит в огромных каменных покоях довольно резко.

Поднялся высокий сутуловатый человек. На его узком и безжизненном, как маска, лице нельзя ничего прочитать. Только глаза горят, как два угля, выдавая бурную, мятущуюся натуру.

— Слушаю, мой верховный понтифик, — он сделал шаг вперед и, приложив руку к груди, склонил голову.

— Ты знаток многих языков и обычаев неверных. Лишь тебе я могу доверить свою буллу к этому русскому князю.

Через два дня папа, лично вручая буллу легату, напутствовал его:

— Скажешь, что если он примет наше предложение, — Бенедикт понял, что речь идет о русском князе, — папский двор пожалует ему королевскую корону. И что он будет первым из русских, получившим такой сан, и встанет на одну ступеньку с великими европейскими правителями.

Легат молча принял в поклоне папский документ и скромно удалился.

* * *

Князь Даниил только что вернулся в Галич. Несмотря на усталый вид, настроение у него было хорошее. Бояре, как ищейки, жаждали выведать, где это пропадал столько времени их князь. Невесть откуда просочился слух, что князь-де город новый строит. В лоб спросить — смелости не хватает. Слуги молчат как рыбы, какую бы деньгу им ни сулили. Все напрасно. Отшучиваются, как князь, да помалкивают. Чуть ли не месяц не видели князя, а он знай себе твердит со смехом:

— Леса дремучие, дороги длиннючие, ни конца им ни края, как от жизни до рая.

Так, не солоно хлебавши, и разошлись бояре. А день стоял пригожий. Солнце ласкает землю. Слабый ветерок принес с Днестра запах реки и едва ощутимую прохладу. И вдруг захотелось князю, как в далеком детстве, с разбегу кинуться в свинцовые воды и вынырнуть где-нибудь на середине реки.

Под удивленные взгляды домашних князь резво, будто и не было за плечами сотен верст лесистых дорог, сбежал с кручи и, сбрасывая на ходу одежду, ринулся в воду. Его нашли на берегу. Он лежал, раскинув руки, на раскаленном песке.

— Князь, а князь, — позвал его Мирослав.

Даниил открыл глаза.

— Гость к тебе знатный прибыл. С самого Риму.

Даниил приподнялся:

— С Риму? Опять по мою душу…

— Не пронюхали ли они, что ты город заложил? Может, противу будут?

— Им-то что? Моя земля, Русская, — князь запрыгал на одной ноге, натягивая портки. — Город я там заложил, чтобы в Европу обеими ногами вступать. Из наших лесов да болот, чай, не шибко видно, как мир живет. Они радоваться должны. К ним ближе буду. Торговлю наладим. Такие же кузни, как у них, строить станем. Хочу мастеровых людишек к себе пригласить: голландцев, немцев, евреев. Пусть они и у нас дела налаживают. Оружие пусть делают, кольчуги, латы. Да другую разную мелочь.

Дядька ядрено крякнул:

— Ну, хватил! Хотя… молодец! Правильно. А то косу или вилы жди, когда купчина пожалует. Да еще обдерет, как липку. Дома каменные надо.

— Будут и дома каменные, если татарня не помешает. Мы им, — он шутя погрозил пальцем на запад, — покажем! К нам поедут учиться.

Дядька рассмеялся:

— Ишь, куда твоя мыслишка кинулась. Бояре тебе могут помешать. Они на тебя давно зуб имеют.

Князь был уже одет. Выглядел свежо, помолодевши.

— Знаю. Веры у меня к ним нет после их предательства. Но свой город я им не отдам. Отстрою, и будет Холм княжим градом. От татар подальше и к Польше ближе.

Они шли не торопясь по скрипучему от сухости песку, обходя густые заросли.

— Да-а-а… — неопределенно протянул дядька. И вдруг спросил:

— Скажи, Даниил, как думаешь, татарин придет сюда?

Даниил задумался. Сорвал травинку. Сунул ее в рот. Пожевав, откусил жеваный конец.

— Не знаю, право, Мирослав, что тебе и ответить. Но боюсь, что явятся. Не будь их, я бы этого треклятого римлянина… Я знаю, чего они от меня хотят.

Дядька выжидающе посмотрел на князя. Даниил отвернулся:

— Чтобы я поменял веру.

— Да ты что? — Мирослав аж присел. — Гони ты тогда его в три шеи. Ишь чего захотели!

— И прогнал бы. Да время не то. Вот мы сейчас стоим у реки, речи разные ведем, а Батый, может быть, рать собирает. А я один как перст. От своих, русичей, помощи не дождешься. От Михаила… Да что тебе объяснять, ты лучше моего знаешь. Даже собственных бояр, и то опасаться приходится. Вот тебе и «гони». А прослышат все, что я Рим обидел, духом воспрянут. Поймут, что папа обиды не забудет. Не то венгров, не то еще кого пришлет. Может, того же самого Батыя. Руки у папы длинные. Мы ведь не утки, не уплывем. Ну что, пошли?