Онлайн книга «Пробный шар»
— Метода выверена, — ответил Малянов. — Я потом холодненькой окачусь. — Ну вот тогда тебя кондратий и хватит. Сосуды-то уже не те! — Сосуды-то как раз те, — сказал Малянов. — Содержание в них не то. Ирка засмеялась. — Очухался, чертяка. Ну, не задерживайся тут слишком, я кофе тебе уже сварила. Остынет. А я на часы смотрю — думаю, все, утоп. — Сейчас, Иронь, выхожу. Вновь повеяло коротким, едва ощутимым сквознячком — дверь открылась и закрылась. Почему он так странно написал? Действительно, шифровка какая-то. Торфяных болот… Что он хотел? Откуда?.. Так, так, спокойно. Мы еще слегка ученые, логически мыслить не совсем разучились. Тот же Шерлок пляшущих человечков как расщелкал — мы что, хуже? Он не знал, что Земля кругом Солнышка крутится, — а мы даже слово «Галактика» еще помним. Хоть сейчас ее разложим по Гартвигу… Как там было-то? Оказалось, нелепый текст воткнулся в память, словно я наперед знал о его важности. Впрочем, так и было, вероятно — интуиция сработала… Да какая к черту интуиция — страх! Обыкновенный вечный страх. Если случается что-то — значит, оно тут, рядом, щекочет тебя по загривку, Мирозданьице наше: не шевелись, Малянов! не болтай, Малянов! не увлекайся, Малянов! стой смирно! Почему текст такой странный? Фил хотел, чтобы никто, кроме меня, не понял? Но ведь и я не понимаю… А он был уверен, что пойму. Напрягусь и пойму. А больше — никто. Кого он боялся? Никого он никогда не боялся. Тогда так — от кого таился? От Мироздания — дурацкими шифровками на уровне седьмого класса средней школы? Не о том думаешь, Малянов. Расшифруй сначала — потом будешь оценивать ее уровень. Давай выходить. Ирка волнуется. Пылесосить буду — подумаю. Вряд ли полчаса туда-сюда играют какую-то…» «…к болотам, думал Малянов, накручивая телефонный диск. К болотам, к болотам, поближе к болотам. Болот-то у нас тут хоть отбавляй… К торфяным болотам. Не просто к бифштексам, а к ма-аленьким бифштексам… — Да не звони ты ему, — сказала Ирка, подняв голову от телепрограммы, которую тщательно изучала. — Либо спит еще, либо за добавкой побежал… Ну вот не ответит он — ты что, к нему помчишься? У тебя все равно ключа нет. — Не ответит — тогда буду мало-мало подождать, потом опять мало-мало звонить, — ответил Малянов, вслушиваясь в длинные гудки. Поближе к торфяным болотам… Зачем? И как это возможно, что я, буду анализы у них брать, торфяные они или еще какие-нибудь? — Не лучший это у тебя друг в жизни, — сказала Ирка, вновь углубляясь в роспись вечерних телепередач. — Но ведь друг же, — возразил Малянов. — Между прочим, он притчу про этого своего Конфуция рассказывал… Зашел Конфуций к другу, у друга мать умерла, ну тот и зашел выразить этак по-китайски, с миллионом поклонов и словес, свои глубочайшие и искреннейшие соболезнования. А корешок чего-то там веселый скачет, ржет, как бегемот беременный… Поддал, наверное. Конфуций все положенные поклоны и словеса исполнил и удалился, а потом его соседи и спрашивают: как, дескать, ты мог такому невоспитанному… можно сказать, аморальному человеку положенные поклоны бить? А Конфуций и говорит: к узам дружбы нельзя относиться легкомысленно. Ирка только головой помотала — и тут в трубке наконец щелкнуло и раздался страдальческий голос: — Кто там? — Владлен, это Малянов. Решил узнать, как вы… Уже первый час, я подумал, вряд ли разбужу. — Мы вторую банку допили? — Конечно, — соврал Малянов. — Хорошо… Мне помнилось, не допили… полез в пять утра — пусто. Хорошо, что пусто, а то я бы… — Как сейчас-то? — спросил Малянов, поняв, что продолжения фразы не дождется. — Уже ничего. Тоска только. — Ну это дело житейское. — Разумеется. Прогулялся по набережной. Погода дрянь, правда… зато ветерком освежило. Перенапряглись мы вчера, пожалуй. — Пожалуй. — Я тоже все хотел вам позвонить, Дмитрий, узнать, как вы добрались… — Прекрасно добрался. С трамваем повезло. — Заблудившийся трамвай? — Он самый. — Дмитрий, я… — Глухов неловко, опасливо помялся, — лишнего ничего не… наговорил вчера? — Да нет, — с простодушным недоумением ответил Малянов. — Болтали о том, о сем, китайские стихи читали… Мне, кстати, понравились. Только очень много имен собственных, путаешься в них. — Ну это же совершенно иной тип культуры! — сразу оживился Глухов. — Апеллирование к историческому прецеденту, за которым тянется целый шлейф устойчивых ассоциаций и аллюзий, к культурному блоку…» «…и смущенно пробасил: — Па, у тебя десятки не будет? — Вот те раз, — сказал Малянов и опустил руки. Пылесосный шланг, который он держал, собираясь воткнуть его в надлежащее отверстие облупленного доисторического «Вихря», шмякнул по полу. — А что стряслось? — Да понимаешь, тут такое дело… Я вечером сегодня к Володьке намерен двинуть… — А там за вход платить надо, — почти не скрывая неприязни, с издевкой произнес Малянов. Володька ему крайне не нравился. Сплошные баксы-слаксы. Судя по отпрыску, семейка была еще та. Из мелких новых хозяев жизни. — Считай, что угадал. Мы у него компутером забавляемся… они четверку поставили, а на четверке оперативка — во, — Бобка широко развел руки и сразу напомнил Малянову неизбывное «А у нас во такой клоп вылез», — и грузятся игры… ну… офигенные. Но этот редис теперь деньги берет. Часик ув муонстров усяких пошмалял — гони десятку. Износ, грит, амортизация… Действительно, подумал Малянов. И возразить нечего. В рамках господствующих ныне представлений — все честно. Износ. Амортизация. Рынок хренов. — А ты не шмаляй, — посоветовал Малянов. — Возьми вон книжку, да в кресло с ногами. И тащиться никуда не надо. Бобка взглянул ему в глаза и честно сказал: — Хочется очень. — Ну, — сказал Малянов, — против этого возразить нечего. Если нельзя, но очень хочется, то можно. — Я и так стараюсь пореже. Понимаю же, что с башлями напряг… Поближе к торфяным болотам… Само ломо… Блин, что еще за «само ломо»? На первые слоги надо делать ударения или на последние? Или — по-разному? Самоломанный? Все мы самоломанные, но, может, с его точки зрения, я — в особенности? Может, и так, конечно. Бобка молчит нарушает Гомеопатическое Мироздание тчк. Но при чем тут моя самоломанность? Отстриги хвост… Надо же этак накрутить! Слушайте, ребята, может, я ерундой занимаюсь, и никакой это не Фил? |