Онлайн книга «Былое и выдумки»
|
Происходило это в Америке и получилось так. В жаркий августовский день, месяцев через пять по моем переселении в Израиль, я вместе с полудюжиной моих однокашников из ульпана трудилась в кибуце на самой границе с Иорданией. Мы собирали грейпфруты. Ах, какие это были грейпфруты! Сдерешь с него толстую желтую шкуру, а внутри он красный, горячий и сладкий-пресладкий! Я таких больше и не едала никогда. Меня вдруг срочно зовут в контору к телефону. Звонят из Министерства иностранных дел, спрашивают, знаю ли я английский. Я самоуверенно отвечаю, что знаю, в надежде, что дадут какой-нибудь перевод. Велят приехать в Тель-Авив. Немедленно. Ничего не объясняют. Оказалось, что меня хотят послать в Америку с целью пропаганды. Рассказывать американским евреям, как и почему я решила эмигрировать в Израиль, и как это было трудно, и как я этого добилась, и как страдают в СССР другие евреи, которым уехать не удается. И что я увидела в Израиле, и как его сразу полюбила. Что ж, я не против. Положим, пропаганда – совершенно не мое дело, но мне ведь врать нисколько не придется, все, о чем мне предлагают рассказывать, правда. А в Америку съездить даром совсем даже неплохо. Да еще платить обещают. Я согласна, с одним только условием – ни по телевизору, ни по радио выступать не буду, и в газеты интервью не буду давать. Мне вовсе не хотелось светиться в американских СМИ, у меня ведь в России оставались мать и брат. Начальство поклялось, что никто не будет меня заставлять делать, чего я не захочу. А я, по наивности, поверила. Как будто можно пропагандировать что бы то ни было без газет и телевидения! Насколько это нереально, я поняла, как только сошла с самолета и вступила в здание аэропорта Кеннеди. Среди встречающих за линией паспортного контроля я сразу увидела порядочную кучку людей с фото– и кинокамерами, один из них держал большой плакат с надписью: «WELCOME, JULIA WIENER!» К счастью, никто из них не знал меня в лицо, присланная им из Иерусалима фотография изображала меня без очков, с многозубой улыбкой и с непокрытой головой. Сейчас на голове у меня был платочек, на носу очки, зубы я скрыла под кислой гримасой и преспокойно прошла через весь зал аэропорта и вышла наружу. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Ловко. И что дальше? Я в Америке. Не знаю здесь ни одного человека. В кармане обратный билет (рейс через три месяца) и пятьдесят долларов. Как, где искать опекающую меня еврейскую организацию – понятия не имею. Я даже название ее усвоила нечетко. Номера телефона не знаю, да и как тут у них звонят по телефону? Фамилию человека, который должен меня встретить, записала в книжечку, но расслышала, как после выяснилось, неправильно. Я не позволила панике развиться в полную силу и потихоньку вернулась в зал. Подкралась сзади к встречавшей меня кучке журналистов. Лица у них были скучающие и недовольные, пассажиры моего самолета все уже вышли и толпились вокруг багажной ленты. Где-то там крутился и мой картонный чемоданчик, но мне было не до него. Человек с плакатом передал его соседу и быстро куда-то пошел. Видимо, выяснять. Я подождала, пока он отойдет подальше, и побежала за ним. Догнала, тронула за рукав и прошептала: «Меня зовут Юлия Винер». – Ох, слава богу! – радостно воскликнул человек. – А я уж боялся… Добро пожаловать в Соединенные Штаты! Как же это мы вас пропустили? Я – Джерри, – представился он. – Идемте, идемте скорей! И потянул было меня к репортерам. Но я уперлась: – Нет, нет, я не могу… Человек рассмеялся: – Да вы не бойтесь, это не страшно! Улыбнетесь в объектив, скажете несколько теплых слов, как вы рады очутиться в Америке, стране свободы, и какой это контраст со страной угнетения, из которой вы… – Нет! Нет! – Что – нет? – удивился человек. – Почему – нет? – Я не хочу появляться ни по телевизору, ни в газетах, ни по радио… – Что значит – не хочу? – приветливая улыбка исчезла с его лица. Он теперь говорил сухо и раздраженно: – Вы обязаны! – Нет, не обязана! В Тель-Авиве мне обещали, что меня здесь не заставят всего этого делать. – Ничего не знаю ни о каких обещаниях. И знать не желаю. Идемте сейчас же! – Не пойду. Репортеры тем временем обратили на нас внимание и двинулись к нам. Я поскорей повернулась к ним спиной, но они забегáли и прицеливались со всех сторон. Тогда я стала позади своего собеседника, прижалась к его спине и спрятала лицо в воротнике его плаща. Он отталкивал меня локтями и ногами, пытался стряхнуть, но я крепко вцепилась в его плечи и повторяла: – Не буду сниматься! Не буду сниматься! Люди в зале начали оглядываться. Джерри прошипел: – Да отцепись ты, идиотка! – Не буду сниматься! – Да хоть слово скажи, люди специально для тебя приехали! – Не буду говорить! – Хотя бы для еврейской газеты! – Не буду говорить! – Ну и черт с тобой, не будешь, так не будешь. Только отцепись! И громко крикнул: – Господа! Съемка отменяется. Интервью тоже. Прошу у всех прощения. Благодарю за ваше время, оно будет оплачено. Большинство репортеров немедленно удалились, остались двое, стали спрашивать, в чем дело. Я кое-как объяснила, они явно ничего не поняли, пожали плечами и тоже быстро ушли. Я осталась наедине с человеком, которого только что так опозорила. – Тебе не стыдно? – Нисколько, – сказала я. – Это вам пусть будет стыдно. Обещания надо держать. Он устало отмахнулся: – Ты хоть понимаешь, что ты мне теперь совершенно не нужна? – Вы мне тоже не очень-то нужны. – Ноль, пустой номер. Негодный бракованный товар. – У вас что, своя лавочка? Чем торгуете? – Не твое дело. Да ты вообще зачем сюда приехала? – Меня послали! – Зачем? – Встречаться с евреями. Рассказывать про себя и про Израиль. – Без газет и телевидения? – Да. – О черт! (На самом деле он сказал «oh, shit!») И что мне теперь с тобой делать? – Не знаю. – А кто знает? Вот брошу тебя здесь, и делай, что хочешь. – Отправить обратно домой. – Покажи билет. Я показала. – Н-да, не так-то это просто. Надо тебе новый билет покупать. Мы и так уже кучу денег на тебя выбросили. Короче, он решил на ночь поселить меня в уже заказанном номере гостиницы, а завтра, он сказал, попытаюсь тебя кому-нибудь продать. Ну точно, настоящий лавочник. Интересно, как это он будет меня продавать? Мы забрали мой чемоданчик, одиноко крутившийся на конвейере, и поехали в город. |