Онлайн книга «Вечный сдвиг»
|
Стоит Якову подумать о писателях, душа закипает. Что он имеет против них? Он имеет против них зуб. Вот что он имеет. Яков взглянул в зеркало, ощерился, показывая зеркалу золотые нижние коронки. Верхние зубы сохранились, а нижние пришлось укреплять золотым забором. Тюрьма забелила его огненную рыжину, цвет стал дрековский, желток с белком. Пальцы огрубели. Яков поднес ладони к лицу – не подушки стали, а камни с узорами, такими руками и коня не подкуешь. Яков надел сапог на колодку, прочел на корешке квитанции, припечатанной резиновым клеем к подметке: 12.00. Сколько надо минут, чтобы подковать блоху? Когда-то ловкости его рук мог позавидовать и жонглер. Но и теперь Яков работал споро, в сезон по сорок набоек выдавал, а сейчас одна пара стоит и неохота браться. Разгону нет. Не то летом – клиент слово, ты ему десять. Писатели летят, как мухи на варенье. Скрипнула дверь. Яков уткнулся в сапог. Он любил, когда клиент заставал его за делом. – Тут мой муж… – раздался женский щебет над самым его ухом. – Тут нет вашего мужа, – ответил Яков, не подымая головы. – Разве что спрятался за верстаком, – добавил он. –… принес вчера сапоги. Яков поднял глаза и теперь смотрел на женщину исподлобья. Она не узнала его. Двадцать лет меняют человека, как ни крути, один день тюрьмы – считай за полжизни, а пять лет неволи за сколько считать? А, считай не считай, человека тюрьма не красит, от нее новые зубы не растут и улыбка к вывеске не клеится. – Вот и они! – обрадовалась женщина. – Уже готовы? – Будут готовы, присядьте. Мудрость гласит, что в ногах правды нет, но правды нет и выше, не так ли? Она села, расстегнула верхнюю пуговицу на рыжей шубе. – У вас тут так уютно… – Все для блага клиента. Могу предложить чашку хорошего чая, это у нас в прейскуранте. – Спасибо, не откажусь. Яков снял фартук, поставил чайник на плитку и вышел из-за стола. – Майн эйхеле, майн фейгеле, майн брекеле… – Неужели это ты?! – женщина встала, но Яков жестом велел ей сесть. – Ты не на параде, и я – не маршал Рокоссовский. А это тот самый тип, которому я сдал тебя на углу Кришьян Барона и Таллинской? Писатель, значит? – Откуда ты знаешь? – Это записано на подметках твоих сапог. Она не изменилась. Как была, так и осталась красавицей. Только сменила короткую юбочку, в которой выплясывала на еврейской свадьбе, на длинную. Шуба короткая, юбка длинная. Такая теперь мода. – Сколько сахару? – Я без сахара. – Бережешь фигуру? Наконец она улыбнулась. Яков поставил перед ней дымящуюся кружку. Обещал чашку, дал кружку, куда это годится! Не идет такой даме предлагать чай из кружки. – Ты спешишь? – Нет, нет, не беспокойся. Он и не беспокоился. Беспокоилась теперь она. Ерзала в кресле, то одно колено обхватит рукой, то другое.– А мама жива? – Жива. И часто тебя вспоминает. – Я бы хотела повидать ее, если можно… – Почему же нельзя? Хоть сейчас. А если ты надолго… – Нет, мы вечером уезжаем. – В столицу? Она кивнула. Яков заметил несколько упругих серебряных волосков в черной копне. Ах, как развевались ее волосы, когда она танцевала на еврейской свадьбе, и так благоухали, что он еще долго пробуждался от одного воспоминания об этом проклятом запахе. Брови по-прежнему были черными, высоко поднятыми над глазами, и ему казалось, что она что-то хочет спросить, но она ни о чем не спрашивала. – Мне нужно вернуться к обеду, к двум, в крайнем случае к половине третьего. – Вернешься, – сказал Яков, – сейчас будет готово. – А как же ювелирная мастерская? Никогда не забуду, как твоя мама говорила: «Вы только послушайте, ей надо в Москву! В эту толкучку! С Яковом ты будешь с ног до головы в золоте. Старшая дочь у меня, Яшина сестра, по модельной обуви». Яков молча прибивал набойки, а его фейгеле все щебетала: – Никогда не забуду, как мы сидели в пикапе, ну, когда вы меня украли со свадьбы, помнишь, и мама говорила: «Мой сын не смотрит на женщин, только на золото. Я ему говорю: сын, тебе пора жениться, а он отвечает: я уже женат на золоте. Теперь ты наше золото». – Вот и все. Наденешь? Яков подал Еве сапоги. Нет, она не изменилась. Он нагнулся и помог ей снять замшевый сапог. – Замшу надо держать над паром, а потом пройтись мягкой бархоткой, – сказал он, разглядывая снятый сапог. – Тоже надо чинить. – В другой раз. – Почему? Снимай второй. Обслужу по высшей категории, это будет считаться срочный ремонт. Яков достал рубль из кармана пальто. – Вернешь своему мужу. В качестве выкупа. – Какой выкуп, я обижусь. Яков разорвал рубль и бросил к ее необутым ногам. – Глупо сорить деньгами. – Это ты рассказывай своей бабушке. Или мужу. Он пустит в дело, напишет: сапожник сорит деньгами. – Ты по-прежнему живешь в Риге? – Нет, здесь, на Взморье. В городе мама не дышит. – А почему ты сменил работу? – Собираешь материал для мужа? Или сама заразилась писаниной? Яков быстро справился со второй парой, завернул сапоги в газету и вложил сверток в ее бордовую сумочку, под цвет юбки. Все под цвет. Вывесил табличку «Перерыв». * * * Жил он неподалеку, в Ригу наезжал редко. Друзья уехали, новых заводить поздно, все ему теперь стало поздно. На лето полдома сдавалось, и за сезон он так уставал от визга столичных детей, от толчеи на кухне, но доход от этого был, и немалый, стоило все это терпеть, хотя и непонятно зачем. Им с мамой много не надо. Ну, там, племянникам подкинешь… Деньги лишними не бывают. Когда есть, можно не тратить, а когда нет… Они вышли к морю. Ветер дул в спину, и Ева подняла воротник шубы. Завидев турник, она побежала к нему и, подпрыгнув, уцепилась за перекладину руками в перчатках. Она висела, болтая ногами в сапогах с новыми, сверкающими набойками, и он снова подумал, что она ничуть не изменилась. Он бы уже не смог разбежаться, подпрыгнуть и уцепиться за перекладину. Что-то умерло в нем, а в ней это что-то продолжало жить, хотя ее муж и писатель, а не золотых дел мастер. Ева спрыгнула, оправила юбку, вытянув из-под шубы бордовые полы. – Хорошо здесь, – сказала она. – Неплохо. |