Книга Будьте здоровы и держите себя в руках, страница 62 – Андрей Бильжо

Будьте здоровы и держите себя в руках.

Черти и оборотни у Николая Васильевича Гоголя в “Вечерах на хуторе близ Диканьки” – очень важные персонажи. А я карикатуры с чертями рисую давно. И рисую я чертей так, как описал их Николай Васильевич.

Произошло это, видимо, на уровне моего подсознания. Только когда я стал перечитывать Гоголя в очередной раз, я это понял.

Вот оно, описание черта Гоголем из “Ночи перед Рождеством”. Точнее, не Гоголем, а пасечником Рудым Панько, от лица которого рассказываются все истории этого цикла. Кстати, в ночь перед Рождеством я и перечитывал эту вещь. Такую, если хотите, придумал непубличную художественную акцию.

“Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Впереди совершенно немец: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел ярисковский голова, то он переломал бы их в первом казачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей”.

В этом длинном предложении у Гоголя проскальзывают слова “с комиссаровой брички”. Надо сказать, что в “Вечерах на хуторе близ Диканьки” слово “комиссар” очень распространено. Комиссар в дореформенной России – звание официального лица, ответственного за набор рекрутов, полицейский надзор, пути сообщения и снабжение.

Вот что у Гоголя про комиссара: “Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несет вверх. Да будто комиссар такой же чин, что выше нет его на свете? Слава Богу, есть и больше комиссара. Нет, не люблю я этой знати”.

Я попробовал заменить слово “комиссар” на слово “депутат”. Забавно получилось…

Ну а “не положено” – эта известная формула еще со времен Советского Союза. Кажется, эта формула вернулась.

“Туда не положено” – “А почему?” – “Не положено!” – “Ну, объясните, почему не положено?” – “Я же вам сказал, не положено!” Этот диалог может длиться до бесконечности. Нет вопроса, на который страж порядка не мог бы ответить: “Не положено!”

Не положено – и все тут!

Долетался, ангел мой!..

Будьте здоровы и держите себя в руках.

В старших классах русский язык и литературу нам преподавала студентка 4-го курса Педагогического института и выпускница нашей школы. Старше нас она была всего на четыре года. Наши учителя, которые учили и ее, когда она была школьницей, звали молодого преподавателя “Катя”. Катя, а не Екатерина Алексеевна, звали ее и мы. За глаза, конечно. Катя очень любила свой предмет. И преподавала литературу неформально. Больше того, она сильно отходила от школьной программы и часто попросту нарушала ее.

Благодаря Кате мы познакомились с поэзией Серебряного века. Услышали имена Игоря Северянина, Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Велимира Хлебникова и многих других.

Катя много рассказывала нам о Маяковском, который, в отличие от вышеперечисленных поэтов, в школьной программе был. Благодаря нашей молодой учительнице мы Маяковского полюбили. Для нас он не был “агитатором, горланом – главарем”, а был большим, красивым, легкоранимым, трогательным, безответно влюбляющимся, искренним человеком.

В классе вслух мы много читали его ранние, лирические стихи и поэмы.

Вслух с листа я читал, да и сейчас читаю хорошо. Это без ложной скромности. На школьных конкурсах чтецов я неизменно занимал первые места. Именно поэтому в классе вслух прочесть то или иное стихотворение Катя просила именно меня.

И вот она просит меня прочесть стихотворение Маяковского “Вам!”, которое, конечно же, читали многие старшеклассники вне школьной программы просто по причине того, что в этом стихотворении в предпоследней строчке последнего четверостишья было пропущено ненормативное слово, вместо которого стояли точки.

Именно такие стихи и такие тексты привлекали, я думаю, и привлекают внимание детей в переходном возрасте. Ничего удивительного – запретный плод сладок.

У незабвенного Венички Ерофеева в поэме “Москва – Петушки” пропущена одна глава. В предуведомлении автор пишет, что, мол, в этой главе было много ненормативной лексики и он об этом честно предупреждал. Однако выяснилось, что барышни читают исключительно эту главу. Поэтому Венедикт Ерофеев решил эту главу выбросить из поэмы вовсе.

Ну, так вот, я начал читать стихотворение Маяковского “Вам!” вслух. При полном классе в присутствии преподавателя русского языка и литературы.

Вам, проживающим за оргией оргию,

имеющим ванную и теплый клозет!

Как вам не стыдно о представленных к Георгию

вычитывать из столбцов газет?

В классе, что называется, повисла напряженная тишина. Все затаили дыхание. Все склонились над текстом. Все ждали, как я буду выходить из сложившейся ситуации. Девочки и мальчики – все ждали.

А я продолжал читать:

Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие нажраться лучше как, –

может быть, сейчас бомбой ноги

выдрало у Петрова поручика?..

Я надеялся, что Катя прервет меня. Скажет, что, мол, все. Достаточно. Но она молчала. Внимательно слушала. Как и весь класс.

Если он, приведенный на убой,

вдруг увидел, израненный,

как вы измазанной в котлете губой

похотливо напеваете Северянина!

Я видел периферическим зрением, что пропущенное слово – пробел, заполненный точками, – все ближе и ближе. Я читал и думал, как быть. Ведь Маяковский хотел написать именно это слово. Если бы он хотел его, это слово, заменить другим, он его заменил бы. А я? Имею ли я право его, это слово, заменить? Да и каким словом? Как его подобрать? Ведь нарушится настроение, резкость текста, его эмоциональность. А если я сделаю паузу, то нарушится ритм стихотворения.

Вам ли, любящим баб да блюда,

жизнь отдавать в угоду?!

Вот она, эта строчка. Вот она. И я на той же громкости и с той же скоростью, не сбиваясь и не проглатывая слова, и не пропуская это слово, его прочел.

Я лучше в баре б… буду

подавать ананасную воду!

Класс выдохнул воздух разом. Все одновременно. Не было ни одного неуместного нервного смешка. Ни одной реплики. А я ощутил какое-то невероятное чувство внутренней свободы. Может быть, с тех пор меня так коробит ханжество, вранье и пафос.