Онлайн книга «Лавандовая комната»
|
Он не знал, куда девать эту злость. Ему хотелось что-нибудь разбить. Он бросился на колени и принялся терзать песок. Он бил его кулаками, рыл пригоршнями, как экскаватор. И злился. И копал все глубже. И все яростней. Но это не помогало. Он встал, зашел в воду и стал молотить волны, кулаками, ладонями, то попеременно – сразу обеими руками. Соленые брызги заливали ему лицо, глаза горели от соли. Но он все лупил и лупил по воде. – Зачем ты это сделала? Зачем?.. Кого он спрашивал – себя, Манон, смерть, – не важно. Это кричала его злость. – Я думал, мы знаем друг друга, я думал, ты со мной, я думал… Злость иссякла. Уплыла в море дрейфующей льдиной, которую волны понесли куда-то далеко, где она рано или поздно вновь пристанет к берегу и вселится в кого-то другого, и этот кто-то тоже будет беситься от злости на смерть, неожиданно сломавшую чью-то жизнь. Жан вдруг ощутил своими голыми ступнями твердые камни, почувствовал холод. – Жаль, что ты ничего мне не сказала, Манон, – произнес он уже спокойно, хотя еще тяжело дышал. Спокойно и трезво. И разочарованно. Море равнодушно катило свои волны к берегу. Он больше не плакал по ночам. Он все еще вспоминал дни и часы, проведенные с Манон, продолжал свои водные «молитвенные сеансы». Но после них сидел на берегу, греясь на солнце и наслаждаясь отступающим холодом. С наслаждением шлепал он по воде, возвращаясь назад, с наслаждением пил первую, утреннюю чашку эспрессо, еще с мокрыми волосами, вперив задумчивый взгляд в море и считая оттенки его неповторимого цвета. Он готовил, плавал, мало пил, регулярно спал и каждый день играл в шары. Он продолжал писать письма. Работал над своей «Большой энциклопедией малых чувств», а вечерами продавал отдыхающим в шортах книги в магазине ММ. Он изменил здесь свою манеру сводить покупателей с книгами. Он часто задавал им вопрос: «Как бы вы хотели чувствовать себя перед сном?» Большинство его клиентов желали чувствовать себя перед сном легко и покойно. Других он спрашивал о вещах, к которым они были особенно привязаны. Повара любили свои ножи. Продавцы недвижимости любили звяканье ключей на связке. Зубные врачи любили страх в широко распахнутых глазах пациентов. (Эгаре и раньше догадывался об этом.) А чаще всего он спрашивал: «Какой, по-вашему, должен быть у этой книги вкус? Вкус мороженого? Какой она должна быть – острой? Сочно-мясистой? Или как прохладное „розé“?» Еда и книги состояли в тесном родстве, это он заметил только в Санари. И получил, благодаря своему открытию, кличку Книгоед. Ремонт его маленького домика был к середине августа закончен. Он жил в нем вместе с приблудившимся к нему сердитым полосатым котом, который никогда не мяукал, не мурлыкал и приходил домой лишь вечером. Но каждый раз неизменно ложился рядом с его кроватью и сердито смотрел на дверь. Так он охранял сон Эгаре. Эгаре сначала назвал кота Олсоном, но, когда тот в ответ на это обращение почти бесшумно зашипел на него, он остановил свой выбор на лаконичном прозвище Тссс. Жан Эгаре не хотел повторять ошибку прошлых лет, оставляя женщину в неведении относительно его чувств. Даже если чувства были недостаточно определенными. Он все еще находился в «промежуточном мире», и всякое начало было для него окутано туманом. При всем желании он не смог бы сказать, где будет в это самое время в следующем году. Он знал только, что надо идти дальше, чтобы узнать, какова цель. Поэтому он и продолжил занятие, начатое еще во время плавания на «Лулу», – писать Катрин. Только теперь, обосновавшись в Санари, он делал это уже каждые три дня. – Я бы на твоем месте не пренебрегала и телефоном, – посоветовала ему Сами. – Вот этой маленькой, очень полезной штучкой. Увидишь – тебе понравится. Однажды вечером он и в самом деле взял в руки свой мобильный телефон и набрал парижский номер. Катрин должна знать, кто он, – мужчина между тьмой и светом. Когда умирают любимые, мы перерождаемся. – Алло! Дом номер двадцать семь. Слушаю вас. Кто это? Ну, говорите же! – Мадам Розалетт… У вас новый цвет волос? – произнес он запинаясь. – А! Мсье Эгаре! Как… – Вы знаете номер телефона мадам Катрин? – Конечно знаю. Я знаю все номера в доме. Представляете – эта Гулливер с четвертого этажа опять… – Вы не могли бы мне дать ее номер? – Мадам Гулливер?.. А ее-то номер вам зачем? – Нет, дорогая моя. Номер Катрин. – А! Ну да, конечно. Кстати, вы ей часто пишете, верно? Я это знаю, потому что мадам всегда носит письма с собой и один раз они у нее выпали из сумки, так что я и не хотела, а увидела. Это было как раз в тот день, когда мсье Гольденберг… Он теперь не торопил ее с номером телефона, а, наоборот, жадно слушал. А мадам Розалетт рассказывала. О мадам Гулливер, ее новых ярко-красных пантолетах, которыми она так громко стучала по лестнице, что хоть из дома убегай. О Кофи, который вдруг надумал изучать политику. О мадам Бомм, которой успешно сделали операцию на глазу, так что ей теперь не нужна лупа для чтения. О балконном концерте мадам Виолет, совершенно потрясающем; и кто-то сделал… это, как его… видео! И выложил в Интернет, и люди как сумасшедшие клацали на него, и теперь мадам Виолет стала знаменитой. – Кликали? – Ну да, я и говорю – кликали. Ах да, еще мадам Бернар отремонтировала мансарду и собиралась сдать ее какому-то художнику. И его жениху. Жениху! Хорошо хоть не трем женихам!.. Эгаре пришлось отнять телефон от уха, чтобы она не услышала его смех. Розалетт болтала дальше, а Жан думал только об одном: Катрин носит его письма с собой. Обалдеть, сказала бы консьержка. После обстоятельного доклада она наконец продиктовала ему номер Катрин. – Нам всем вас очень не хватает, мсье Эгаре, – сказала на прощание мадам Розалетт. – Надеюсь, вы чуть-чуть повеселели? – Повеселел. Спасибо вам, – ответил он, крепко сжав в руке телефон. – Не за что, – сказала она ласково и повесила трубку. Он набрал номер Катрин и, закрыв глаза, прижал телефон к уху. Послышался гудок, еще один… – Алло! – Э-э-э… Это я. Это я!.. Болван! Откуда ей знать, кто такой этот «я»? – Жан?.. – Да. – Боже мой! Он слышал, как она нервно вздохнула и, положив трубку телефона, высморкалась. – Я не ожидала, что ты позвонишь. – Мне повесить трубку? – Только попробуй! Он улыбнулся. Ее молчание звучало так, как будто она тоже улыбалась. – А как… – А что… Они произнесли это одновременно и рассмеялись. |