Онлайн книга «Невинный сон»
|
– Мне лучше безо льда. – Конечно, – отозвался я и сел на диван. Большинство вещей, загромождавших комнату, судя по всему, прибыли из Танжера: какие-то мелочи, сувениры, картины – на одной из них был старый город и замки на холме, нависшем над Танжером. На другой картине были изображены три фигуры в сумерках: эти трое смотрели прямо на тебя, и казалось, будто это не картина, а фотография. Может, эту картину написала Робин? Скорее всего, она – характерная для нее яркая охра, к тому же у нее был период, когда она врезала в картину какие-нибудь слова. На этом полотне на небе были выгравированы слова «любовь» и «сумерки». По моим смутным воспоминаниям, Робин подарила Козимо эту работу вскоре после того, как он пустил нас пожить в его квартире. Я так давно ее не видел, что от неожиданности даже растерялся. А потом я вдруг краем глаза заметил на столе колоду карт Таро. – У вас будет выставка? – Да, ожидается. – «Танжерский манифест»? – Вторая серия. – Я на ней буду почетным гостем. Я улыбнулся, а Козимо протянул мне свой стакан: – На этот раз, Гарри, сделайте, черт возьми, двойной. Я рассмеялся. Я не знал, как подступиться, но мне отчаянно хотелось спросить его о том, каким образом он вернулся в Лондон. Я уже собрался задать этот вопрос, когда Козимо, словно прочитав мои мысли, сказал: – Мне кажется, в возвращении к началу пути есть нечто совершенно особенное. Я кивнул. – Знаете, то, что связано с Танжером, постепенно забывается, однако я никак не могу избавиться от его серного запаха. Странно, правда? Я хотел уже сказать что-то о Танжере и о землетрясении, но Козимо стал расспрашивать меня о Робин. – Она… она в полном порядке, – сказал я, не сводя взгляда с картины. Козимо, кажется, усмехнулся, а может, мне показалось. – У нас хороший домик в Дублине, недалеко от моря. Я не знал, что еще ему рассказать. Сообщить о том, что она беременна? Мне вдруг показалось, что Козимо сам хочет мне что-то сказать, что-то важное. Он заколебался, а потом неуклюжими, неровными глотками, с каким-то хрипом осушил стакан. Козимо, лакавший джин с тоником, напоминал старого больного пса. Мне тоже хотелось поговорить с ним по душам. Открыться ему в самом важном. Мне казалось, что он в отличие от Спенсера не будет подвергать мои слова сомнению и не станет надо мной смеяться, что в отличие от Робин он наверняка меня поймет и поверит тому, что я ему расскажу. Больше всего на свете мне хотелось рассказать ему о том, как я увидел Диллона. За стеной послышался лай собаки. Козимо посмотрел на меня. Слабо улыбнулся. У него выпали зубы? Его лицо как-то сморщилось. – Я боюсь собак, – совсем незнакомым тоном неожиданно сказал он. Мне стало грустно и захотелось, чтобы вернулся наш прежний Козимо – сильный духом, жизнерадостный. – Я надеялся, нам удастся поддерживать наше знакомство, – сказал я. В воздухе повисла неловкая тишина. Звуки виолончели неотвязным эхом разносились по маленькой гостиной. В комнате стало тесно и трудно дышать. – Вчера в Британском музее я увидел… мальчика-мумию. Он был похож на Диллона. – А-а, – певуче протянул Козимо, понимающе кивнул и грустно улыбнулся. Мое сердце бешено заколотилось, а его маленькие глазки загорелись и уставились прямо на меня – он был явно заинтригован. – Я его видел. Я видел Диллона. В Дублине. По крайней мере я думаю, что видел. Козимо подался вперед, глаза его сузились, и в них мелькнула тревога, а может, подозрение. От этого взгляда мне стало не по себе, но тем не менее я продолжал. Я рассказал ему, где это случилось. Я рассказал ему о женщине, о том, как я окликнул Диллона, как он обернулся и посмотрел на меня и как по его взгляду мне показалось, что он меня узнал. Я рассказал все это Козимо и замолчал, слушая его сиплое дыхание, заполнявшее пространство между нами. Козимо не произнес ни слова, а я, нервно рассмеявшись, добавил: – Коз, мне кажется, я схожу с ума. Мой сын воскрес из мертвых. Я знаю, в это трудно поверить. – Очень трудно поверить, – произнес Козимо вполне доброжелательным тоном, но у меня внутри все опустилось. Я заглянул в свой пустой стакан и почувствовал, что на душе становится еще горче. И тут он добавил: – Трудно, но можно. Я поднял голову и встретился с его взглядом – непроницаемым взглядом. Я молча ждал, что за этим после-дует. Козимо медленно, натужно вздохнул: – Я кое-что знал и, наверное, должен был вам об этом рассказать. – Что именно? – Теперь, думаю, это не имеет значения. Он хрипло закашлялся, пожал худыми плечами, и лицо его приняло выражение усталого смирения. – А может, это имеет значение. – Я устал, – печально произнес он. Я наклонился к нему, чтобы побудить его высказать то, что его тревожило, но тут неожиданно послышался шум отпираемой двери. Кто-то пересек коридор и вошел в гостиную. – Это Майя, – представил Козимо. – Вы помните друг друга? Я поднял глаза и увидел невысокого роста испанку лет сорока. Я не помнил ее, и она тоже меня не узнала. Женщина сняла пальто, подбросила в огонь еще одно полено и забрала у Козимо стакан. – Рада с вами познакомиться… – Гарри. – Гарри… Козимо пить нельзя. – Она поставила стакан на стол и безо всякого упрека добавила: – Ему сейчас надо отдохнуть. Козимо просительно улыбнулся. – Но Гарри только что пришел. Майя подставила под ноги Козимо пуф и поправила укрывавшее их одеяло. – Гарри, Робин и их сын Диллон жили в квартире над моим книжным магазином. Майя ничего не ответила, а Козимо бросил на меня взгляд, в котором сквозило некое подобие жалости. – До землетрясения. После него все переменилось. Я его, Гарри, до сих пор не могу забыть. – Ну да. – А ведь мы неплохо проводили время, верно, Гарри? У меня вдруг пропало желание выудить из него то, о чем он упомянул, то, на что он намекал. Возможно, из-за того, что он в присутствии Майи заговорил о Диллоне, или потому, что произнес слово «землетрясение». А может, я подумал, что при таком состоянии здоровья подобный разговор будет ему не по силам. Я вдруг растерял всю решимость и не стал его больше расспрашивать. – А какие вечера были у Козимо! Старик, похоже, ударился в воспоминания. Он поудобнее устроился в кресле и, казалось, погрузился в свои мысли. |