Книга Отражение в мутной воде, страница 53 – Елена Арсеньева

Тина подумала, что умерла, оказалась в аду, и теперь ей демонстрируют мучения, уготованные грешникам, чтобы устрашить ее… Да, именно так ей показалось в первые мгновения, потому что не могли, не могли же люди устраивать себе подобным такой ад на земле!

Однако могли… и это запечатлелось на видеопленке.

Пленник сначала зажмурился, потом открыл глаза – и в ужасе уставился на свое собственное лицо, по которому текли слезы. Из груди его рвался жалобный вой. Ему было больно, невыносимо больно! С трудом опираясь на связанные руки, он стоял голый, на четвереньках. Несколько мужчин в разномастных одеяниях толпились вокруг. Они поочередно то держали его, не давая шевельнуться, то подходили сзади, расстегивая штаны.

В этот миг Тина вдруг поняла, что никогда в жизни не поверит бредням о какой-то там утонченности любви мужчины к мужчине. Ничего, кроме отвратительного скотства, не было в этом будничном, а потому особенно жестоком совокуплении. Впрочем, тут же промелькнула мысль: если бы ей пришлось увидеть сцену столь же зверского насилия над женщиной, разве не сочла бы она ее столь же отвратительной?

Тина, оцепенев, в ужасе смотрела на жуткие картины, мелькавшие на экране. И, самое ужасное: она не могла избавиться от этого зрелища. Точно знала, что крепко зажмурилась, однако видела все – до мельчайших подробностей.

Наконец скоты насытились. Пленника развязали. Насильники один за другим выходили, даже не оглядываясь. Камера медленно обшарила все углы в убогой комнатенке с глинобитными стенами. Не осталось никого, кроме пленного. Возможно, даже съемка велась из другого помещения, через какой-нибудь «глазок». Пленник же, разомкнув веки, посмотрел прямо в объектив, и взор его был незрячим, безжизненным.

Он все еще лежал – распластанный, раздавленный, словно выброшенный на берег штормом. Но вот наконец зашевелился, неловко подбирая под себя руки и ноги, приподнимая голову… И замер, увидев в метре от своей головы пистолет.

Пистолет лежал на грязном, заплеванном полу, и пленник рванулся к нему, точно умирающий от жажды – к воде. Схватил, прижал к груди, баюкая, как младенца. Огляделся – в глазах сверкнуло живое, опасное… Щелкнул обоймой – и лицо вновь помертвело: обойма оказалась пуста. Патрон был только один – в стволе. Когда Тина поняла, что означает этот жест милосердия, ей опять захотелось отвернуться, не видеть… И вновь она вынуждена была смотреть.

Пленник ощупывал пистолет. Выщелкнув на ладонь патрон из ствола, он долго и пристально разглядывал его. Отправил в ствол и заглянул в черный глазок дула. Поднес пистолет к виску, зажмурился… Потом прижал к сердцу. Помотав головой, сунул ствол в рот и сомкнул пересохшие губы на вороненой стали, которая тотчас затуманилась от его дыхания.

Камера бесстрастно фиксировала все подробности его движений, все детали мимики.

Он опять посмотрел в глазок смерти – черный, холодный…

Внезапно лицо его исказилось, он отшвырнул от себя пистолет – и принялся биться головой об пол, издавая рыдания, беспомощно сжимая кулаки. И слезы струились по его небритым щекам.

Экран зарябил – запись кончилась. Но пленник все еще смотрел на мельтешение черно-белых пятен – смотрел с тем же выражением недоверия и ужаса.

Экран наконец погас, и плеер, щелкнув, вытолкнул кассету.

Этот звук вывел пленника из оцепенения. Он вздрогнул, осмотрелся – и обнаружил, что остался один в просторной комнате. Когда исчез человек в очках, он не заметили. Не заметила и Тина.

Да, хозяин незаметно вышел – но оставил свой пистолет…

Несколько мгновений пленник смотрел на него, потом зажмурился.

Открыл глаза – но пистолет не исчез. Тогда он бросился к оружию, словно умирающий от жажды – к источнику.

Схватил пистолет, прижал к груди, баюкая, как младенца. И обнаружил пустую обойму и единственный патрон в стволе. Долго смотрел в черный глазок…

Лицо его исказилось гримасой. Он провел ладонью по глазам, вскинул пистолет к виску, постоял так секунду-другую – и вдруг отшвырнул оружие.

Пистолет ударился о стену. Грохнул выстрел.

Пленник даже не вздрогнул.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда отодвинулась кошма, закрывавшая вход, и вошли двое охранников.

На сей раз они были безоружны: несли маленький столик, уставленный едой. Поставили его перед пленником и вышли.

Тина едва не вскрикнула от изумления, но пленник, похоже, ничуть не удивился. Даже не взглянув на охрану, он уставился на столик. И вдруг накинулся на все сразу: на плов, виноград, жареную курицу, сыр, лепешки. Он ел и давился. И глотал горячий чай из фаянсовой кружки. Тина отчетливо видела этикеточку опущенного в кружку пакетика – «Lipton».

И совсем уж невероятно: в центре стола высилась бутылка водки. Однако пленник не притронулся к ней – взглянул, хмыкнул – и вновь накинулся на еду. И по мере того, как он насыщался, лицо его обретало все более умиротворенное выражение – даже отрешенное, можно сказать. Закурил – и сигарета не дрогнула в его руке, когда в комнате появился человек в очках.

Он присел напротив пленника и долго смотрел на него, мелкими глотками прихлебывая из чашки, которую принес с собой.

– Кофе? – спросил наконец.

Голос у бородача был высокий, резкий, не женский, конечно, однако как бы и не совсем мужской. Да и во всех его движениях чудилось что-то почти женственное, возможно, змеиное. Почувствовав омерзение, Тина подумала, что ему, должно быть, по вкусу забавы вроде тех, что запечатлены на кассете.

Пленник кивнул и загасил сигарету о край резного столика. Загасил с совершенно невозмутимым видом. Человек в очках, однако же, ничуть не рассердился – губы его дрогнули в улыбке.

– Что я должен делать? – по-английски спросил пленник, прищурившись, глядя на незнакомца.

– Ничего, – промолвил тот по-русски. Говорил бородач с едва уловимым акцентом. – Более того: вы свободны. Сейчас вам выдадут одежду и покажут, как отсюда без помех уйти. Часов пять придется пройти по горной тропе, но, думаю, справитесь.

Пленник кивнул. Он был по-прежнему невозмутим, и сладкое слово «свобода», похоже, не произвело на него особого впечатления.

Человек в очках стремительно поднялся и направился к выходу.

И тут пленник растерялся.

– Нет, потом?.. – произнес он в нерешительности. – Что я должен буду делать потом?